Библиотека

240

Анналы
Первоисточники
Матчасть

Из лекций по теории словесности: Басня. Пословица. Поговорка

13

ЛЕКЦИЯ 4-я
< ...> Роль басни, а выражаясь общее, роль поэзии в человеческой жизни есть роль синтетическая; она способствует нам добывать обобщения и не доказывать эти обобщения. Поэзия есть деятельность сродная научной, параллельная ей.

Разница только та, что построение научное стремится прикладывать равное к равному, однородные факты к однородным. Но откуда добывать эти однородные факты? Только их близкое рассмотрение может показать эту однородность. Но как её уловить? Средством для этого уловления является, между прочим, иносказание. Иносказательный рассказ басни служит средоточием многих частных случаев, к коим применяется. Применение к одной и той же точке устанавливает равенство между отдельными случаями и возводит их к отвлечению. Я старался доказать это положение относительно басни. Относительно других поэтических произведений оно требует также доказательств.
ЛЕКЦИЯ 5-я
Происхождение басни. В чём состоит пользование готовой басней. Переход басни в пословицу при помощи инверсии
Я привел в одной из прошлых лекций старинное мнение о происхождении басни. В предисловии к третьей книге басен Федр говорит, что боязливое рабство, которое не. смело сказать того, что хотело, переносило свои огорчения в басни и старалось уклониться от обвинения в клевете посредством выдуманного рассказа. Сказав о том, что он следовал по пути Эзопа и старался расширить этот путь, баснописец прибавляет, что он увеличил число басен Эзопа на свою беду. „Я бы, — говорит он, — не жаловался на это, если бы и обвинитель, и свидетель, и судья не сосредоточивались в одном лице Сеяна“ (Сеян был любимец Тиберия). Другие объясняют это место иначе и говорят, что оно значит: если бы у Сеяна был другой обвинитель, другой свидетель, другой судья его преступления — и думают, что он сам принадлежал к друзьям Сеяна, а то лицо, которое свергло Сеяна (Тиберий), угрожало ему самому, т.е. Федру (Phaedris: 3, 33 cл.).
Во всяком случае то, что мы на нашем языке называем подцензурностью, без сомнения, до некоторой степени участвовало не в изобретении иносказания вообще, а в изобретении отдельных иносказаний.
Не без умысла, по-видимому, поставил Федр в начале первой книги своих басен известную басню „Волк и Ягнёнок“, с пояснением, что эта басня написана о тех людях, которые угнетают невинных под вымышленным предлогом. Возможно, что он применял это и к себе, к оценке своего литературного труда.
Тот взгляд, что басня выдумана, чтобы скрыть истину, предполагает, разумеется, что сначала имеется в чистом виде та истина, которая облечена в басню, а затем следует само облечение её в форму басни ради того, чтобы избавиться от нареканий и наказаний (Ср. пословицу: «С нагольной правдой в люди не кажись». Даль В.И. Пословицы русского народа... – М. 1862. С.193). На тему «Nuda veritas» [голая правда] — немила знатным — существуют и другие варианты.
Измайлов, предшественник Крылова, начинает свои басни вступлением о „Происхождении и пользе басни“ (Измайлов А.Е., Полное собрание сочинений. – СПб., 1849. Т.1. С..3 — 4).

Однажды — кто б поверить мог? —
К Царю, в его чертог,
Вошла вдруг Истина нагая.
Царь в гневе закричал: „Бесстьщница какая!
Как смела ты войти и кто ты такова?“
— Я Истина — „Зачем!“ — Сказать лишь слова два:
Льстецы престол твой окружают;
Народ вельможи угнетают;
Ты нарушаешь сам нередко свой закон...
„Вон, дерзкая! вон! вон!
Гей стражи! гей, пойдите!
Возьмите, отведите
Её в смирительный иль в сумасшедший дом!“
Хорош был Истине приём!
Вздохнула бедная и вмиг из глаз пропала.
Охота после ей припала
Идти к Царю. Подумала, пошла,
Но уж не голая, как прежде:
В блестящей, дорогой одежде,
Которую на час у Вымысла взяла.
Смягчивши грубый тон, к Царю она с почтеньем
Приблизилась, и с ним вступила в разговор.
Царь выслушал её с великим снисхожденьем;
Переменился скоро Двор;
Временщики упали:
Пришёл на знатных чёрный год;
Вельможи новые не спали;
Царь славу приобрел, и счастлив стал народ.

Такая одежда нравоучения, как это полагают и более новые учёные, в самом деле могла быть необходимым практическим приёмом мысли перед строгими восточными деспотами (Th. Benfey. Pantschatantra. — Leipzig, 1873. Bd.1, XVI). Тем не менее, из того, что я говорил выше, можно вывести, что происхождение иносказания не могло быть таким.
Во-первых, басня в частности, и иносказание вообще, существует и там, где преследуется цель не практическая, а цель познания теоретическая и где так называемая голая истина, если бы она могла быть воспринята непосредственно, не может вызвать ни в ком раздражения. Во-вторых, если бы таково было действительно происхождение иносказания в басне, то, так как все остальные иносказания, т.е. все поэтические произведения без исключения, в этом отношении, по иносказательности, сходны с басней, нужно было бы предположить такое происхождение и поэзии вообще, что прямо немыслимо. Наконец, в-третьих, то, что я старался выше показать на басне и что можно было бы показать на других родах поэтических произведений, именно, что иносказание служит средоточием, около которого собираются (мыслью) отдельные случаи, из которых потом получается обобщение или, если угодно, нравоучение. Из этого следует, говоря другими словами, что басня есть средство познания, обобщения, нравоучения и, как средство, не может следовать за тем, что им достигается, а должно предшествовать ему, т.е. что, вообще говоря, бывает не так, что сначала берут отвлечённое положение, а затем придумывают к нему образы, а наоборот, образ предшествует той общей истине, которая притом не всегда горька. Поэтому басня есть более элементарный, более простой, более общераспространённый, как говорят, популярный способ познания, чем научный. Поэтому то, что можно назвать подцензурностию, может быть не причиною изобретения образа, а только условием, которое портит этот образ, замедляет и ослабляет его действие, а не создаёт. Я сделаю ещё одно замечание по поводу сказанного мною прежде. Я старался объяснить, каким образом происходит пользование баснею, и показал, что она является ответом на вопрос, представляемый отдельным, частным житейским случаем. Я указал также на другое состояние басни в руках пересказчиков и собирателей его.
В чём же заключается пользование готовою баснею, находящеюся в сборнике?
Для нас читателей, а не изобретателей басни, находить в нашей собственной жизни во время нашего чтения случаи, к которым применяется басня, очень трудно, иногда невозможно; может быть, подобных случаев наша жизнь не представляет. Применённая к действительным случаям, вроде указанных мною прежде, басня действует мгновенно или вовсе не действует, если она не понята или дурна.
Когда же басня дана нам не в том конкретном виде, о котором я говорил, а в отвлечённом, в сборнике, то она требует для понимания, чтобы слушатель или читатель нашёл в собственном воспоминании известное количество возможных применений, возможных случаев; без этого понимание её не будет возможно, а такой подбор возможных случаев требует времени. Этим объясняется, между прочим, тот совет, который находится в предисловии к „Стихотворениям в прозе“ Тургенева — читать их медленно, по одному, по два...
Дело не в медленном чтении, а в том подборе возможных случаев, применений, о котором я только что упомянул. Несоблюдение этих правил составляет ошибку тех, которые без специальной научной цели читают, например, сборники пословиц быстро, подряд. Такое чтение можно сравнить с известным всем осмотром больших картинных галерей в течение короткого времени, с осмотром, который, кроме утомления, не оставляет после себя ничего.
Я перейду теперь от басни к другой поэтической форме - к пословице.
То, что мы называем пословицами, не представляет такой однородности, как басня. Мы видим, что пословицами называются короткие словесные произведения, весьма разнородные.
Один из видов пословиц примыкает непосредственно к басне. Чтобы объяснить это, я обращу ваше внимание на тон спокойного изложения басни. Если, например, я скажу так: лисица попала в капкан и говорит: "Хоть рано, а знать ночевать". Или следующий рассказ. Погонщик шел за тяжело нагруженным возом, который тащили волы, волы шли, молча понурив головы, а воз скрипел. Погонщик говорит: "Чем мясу реветь, ан дерево скрипит". Как бы спокойно ни говорить это, тон повышается к концу и сила речи падает на изречение, потому что в этом изречении сосредоточивается вся сила рассказа. Такой порядок изложения и должен быть удержан и удерживается при большей или меньшей продолжительности рассказа, при его новости для слушателя и относительной неизвестности. Но если сам рассказ нам достаточно известен, то становится возможным извращенный* порядок - что называется латинским термином "инверсия", - и тогда сила речи падает опять на это изречение, но общий тон речи будет понижен к концу.
Когда я скажу так: "Хоть рано, а знать ночевать", - сказала лисица, попавши в капкан, - то понижение тона идет правильно к концу рассказа. "Чем мясу реветь, ан дерево скрипит", - сказал погонщик, раздражившись, что его волы тянут воз молча, а воз скрипит. Я сделаю небольшое отступление. Говоря об известного рода поэтических произведениях, мы вращаемся в области отвлечений. Отвлечения составляют, по-видимому, цель нашей мысли. Но так ли это на самом деле? Будет ли удовлетворена наша мысль, если она будет наполнена одними отвлечениями… <...> Отвлечению противопоставляют конкретные восприятия, из которых они получаются; но на одних конкретных восприятиях не может успокоиться мысль, потому что процесс обобщения присущ человеческой природе.
Обобщение имеет для нас цену только в том случае, если под ним мы имеем конкретные восприятия, из которых оно получено. Одно обобщение есть познание слишком отдаленное, которое напоминает известную басню о слепце. Слепец спрашивает у вожака: "Где ты был?" - "Молоко ходил пить". - "Каково оно?" - "Белое". - "Что это такое белое?" - "Такое, как гусь". - "А какой гусь?" - "Такой, как мой локоть". Слепец пощупал локоть и сказал: "Теперь знаю, какое молоко".
Таковы наши познания о вещах, когда мы судим о них по отдаленным обобщениям. Таким образом, говоря о поэтических произведениях, следует стремиться не только к тому, чтобы давать возможно большее количество обобщений, сколько к тому, чтобы они были по возможности не пусты, а полны конкретных восприятий. Руководствуясь такими соображениями, я не ограничиваюсь одним-двумя примерами, а приведу их несколько.
Известна басня про сломанный рог у козы. Коза не хотела идти с пастбища. Пастух кинул в нее камень и сшиб ей рог. Потом испугался, что хозяин с него за это взыщет, и просит козу: "Не сказывай про это хозяину", а коза говорит ему: "Хоть я буду молчать, так рог заговорит". (Басня допускает инверсию.) Если в нашей жизни нет случаев, к которым мы можем применить басню, то мы не можем почувствовать ее годность; и если мы хотим оценить, то мы должны поискать в своей памяти таких случаев, к которым можно применить ее. <...>
Из инверсии в басне рождается другая форма по мере того, как усиливается перевес конечного изречения, поставленного спереди, над остальным рассказом, по мере того, как этот рассказ отходит вдаль; а это бывает тогда, когда он не нужен, когда мы его легко можем воспроизвести. Такая форма превращается в более короткое изречение. Это более короткое изречение и есть одна из форм пословицы. Возьмем известную басню Эзопа: вол с плугом возвращается и т.д. ("Вол и Муха").
Происходит инверсия: "Мы пахали!" - сказала муха, сидя у вола на рогах.
Затем рассказ отпадает, отбрасывается как ненужное, и мы получаем одно выражение: "мы пахали", которое говорит достаточно и которое мы применяем как басню к известным случаям жизни. <...>
"Кому скоромно, а нам на здоровье". Выражение это ходит как пословица. Происходит оно из следующего рассказа: мышь спряталась в нору, а кот стоит у норы. Мышь говорит: "Оскоромишься, кот Евстафий". А кот отвечает: "Не оскоромлюсь, мышь Настасья! Кому скоромно, а мне на здоровье!"
"Если хочешь в рай, передайся к нам". Это выражение тоже ходит как пословица. Не подлежит сомнению, что это заключительная фраза какого-нибудь диалога. Мы не можем сказать, кто именно так говорил, из какого частного образа возникла эта пословица. Так приглашать мог к себе человек, принадлежащий к известной секте, так мог сказать человек, приглашая пристать к какой-нибудь партии, преувеличивая ее достоинства и важность.
Здесь я сделаю отступление. Если мы возьмем такую форму, как: "Кисел виноград, зубы терпнут", - сказала лисица, когда не могла достать винограду, - то мы увидим, что последующий рассказ, то, что следует за изречением, дает достаточное основание для начального изречения. Но существует особый род басен - комический. Комическая форма басен состоит в том, что то, что следует за изречением, вместо того чтобы давать достаточное основание для изречения, приведенного вначале, даже до некоторой степени противоречит ему. Такая форма очень любима. <...>
Мы видели из приведенного выше, что известная часть басни становится пословицей благодаря тому, что остальная часть ее содержится в мысли и готова явиться по нашему первому требованию в пояснение этого изречения; но первая часть басни, существующая налицо, остается без всякого изменения.
Другой прием преобразования басни в пословицу состоит в том, что не изречение, а все содержание басни делается пословицей. Например, "Кобыла с волком тягалась, только хвост да грива осталась" или "Он и долотом рыбу удит".
Последняя может быть не всякому понятна. Дело в том, что шайка воров согласилась ограбить простаков. Один из них сел на берегу речки, навязал на удочку долото и спустил его в воду. Подходит один из тех, кого воры хотели обмануть, и спрашивает: "Чем ты рыбу ловишь?" - "Долотом". - "Разве можно долотом рыбу ловить?" - "Как же, подожди, посмотри". Простак стал смотреть, а в это время товарищи того, кто удил рыбу, очистили его воз.
"Куда конь с копытом, туда и рак с клешней". Это вариант басни "Лягушка и Вол". В ней рассказывается, что ковали коня, а рак подставил свою клешню, чтобы и его подковали.
"Без перевязи и веник рассыплется". Это содержание известной басни об умирающем старике и его сыновьях.
"Собака на сене лежит, сама не ест и другим не дает". Это - прямое содержание басни.
Вы видите, таким образом, что относительно длинный рассказ все сжимается и сжимается благодаря тому, что все остальное, необходимое для объяснения выражения, сделавшегося пословицей, содержится у нас в мысли и может быть легко восстановлено.
Но в то самое время, когда мы говорим: "Кисел виноград", всего содержания басни "Лисица и Виноград" у нас в мысли нет, мы о ней не думаем. Это мы можем доказать себе непосредственным наблюдением. Где же она находится? Как назвать нам то состояние мысли, когда она готова стать мыслью, но не есть мысль? Без напоминания другого лица вы можете припомнить эту басню, но в данную минуту вы о ней не думаете: она находится за порогом сознания.
Психология есть наука слишком новая, трудная, чтобы сказать что-нибудь определенное. Мы ограничиваемся терминами, словами, заменяющими исследования. Мы говорим: область человеческого сознания очень узка. То есть надо себе представить, что у нас, говоря образно, в голове существует узенькая сцена, на которой все действующие лица помещаться не могут, а взойдут, пройдут и сойдут. Вот эту маленькую сцену, которую точнее нельзя определить, и называют сознанием; а все то, что не доходит до сознания, а приближается до некоторой степени к нему, говорят, находится за порогом сознания. Говоря "сцена", "порог" и т.д., мы прибегаем к поэтической форме мышления. Мы довольствуемся этим переносным выражением, потому что другого мы не можем найти для решения вопроса, представляющего практическую важность.

Лекция 6-я

Я начал говорить прошлый раз о поэтической форме, которую можно назвать сокращением басни, то есть о пословице.
В пословице содержание басни может быть представлено как намек:
а) или таким способом, что от басни останется только одно конечное изречение, чему предшествует объясненное прошлый раз извращение порядка басни;
б) или таким образом, что все содержание басни составляет пословицу.
Точно так же, как басня, может быть сжат и всякий другой рассказ, не относящийся специально к этому роду поэтических произведений. Относительно формы, в которой происходит это сжатие, можно заметить, что или остается та же самая форма, которая была в басне или рассказе, то есть изображение конкретного события, отдельного случая, например: "Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить", "Бил цыган мать, чтоб жена боялась". Или делается обобщение такого случая: например, по отношению к первой пословице может служить обобщением: "До поры жбан воду носит"; по отношению ко второй: "Кошку бьют, а невестке заметку дают".
Другой вид сокращения в пословицу - сокращение не самого образа басни, а вывода, обобщения, житейского правила, добытого при помощи этого образа в двойной басне. Для того чтобы имели право сказать, что такое обобщение получено при помощи образа, заключенного в басне или другом поэтическом произведении (сказке, романе, комедии), нужно, чтобы в самом обобщении оставался след образа.
В противном случае, то есть если обобщение не будет заключать в себе следа своего происхождения от образа, мы получим другой вид пословицы, именно безОбразное изречение нравственного содержания, вроде, например, "На худо и дурака станет", "Береги денежку про черный день" и т.д. "На бога надейся, а сам не плошай" - эта пословица безОбразная, а другая, равносильная ей по значению: "Богу молись, а к берегу гребись" - образная; и на основании того, что в самом обобщении заключен образ, мы говорим, что эта пословица непременно возникла из одной из таких басен, как, например, следующая. Некто тонул и взывал о помощи к святому Николаю, заступнику плавающих. Явился святой Николай и говорит: "Ты рукой махни, махни!" Этому рассказу соответствует древняя греческая басня про мужика, у которого завяз воз и который стал взывать о помощи к Гераклу. Явился Геракл и говорит: "Ты сперва возьмись за спицы колеса, подгони волов, а тогда обращайся с молитвой к богам". Таким образом, изречение, которое также может служить пословицей: "Счастье дороже ума (богатства)" - безОбразно. В обобщении же: "Счастье лучше богатырства" слово богатырство переносит нас в круг рассказов богатырских. Эта пословица - простонародная, а не литературная.
Если бы сказать: "Счастье дороже героизма", тогда круг, в котором следует искать происхождения этого образа, был бы велик. Но выражение "лучше богатырства" прямо направляет нас на этот путь, по которому можно найти происхождение этого образа. Я думаю, что происхождению этого образа послужило семейство сказок, вроде следующей, существующей во многих вариантах. Фомка Беренников с трудом пахал свое поле. Взяло его горе, сел и давай бить мух и оводов. Убив 12 оводов и множество мух, Фомка испрашивает благословения у матери и отправляется на богатырские подвиги. Ему подчиняются Илья Муромец, Алеша Попович, принимая его по недоразумению за богатыря. Их подвиги служат на пользу глупому Фомке, который случайно убивает богатыря и получает руку царевны… Такова, говоря техническим термином, вероятная этимология этой пословицы.
Способность поэтических произведений сжиматься в пословицу и выделять из себя пословицу (что не все равно) зависит не от одного их достоинства, не от одной степени их художественности, потому что, по верному замечанию Буслаева, из русских писателей Грибоедов и Крылов дали обществу несколько пословиц, между тем как Пушкин, превосходящий своим талантом многих, и уж наверное Крылова, не дал ни одной.
Весь процесс сжимания более длинного рассказа в пословицу принадлежит к числу явлений, имеющих огромную важность для человеческой мысли, можно сказать, характеризующий собою человеческую мысль, сравнительно, например, с мыслью животных, насколько она доступна нашему наблюдению.
Я уже старался показать, говоря о басне, что значение басни и других поэтических произведений (для нас в этом отношении басня может служить типом поэтических произведений) состоит именно в том, что она служит ответом на вопросы, возникающие по поводу отдельного сложного случая.
Басня и другие поэтические произведения разъясняют нам этот частный случай, сводят множество разнообразных черт, заключенных в нем, к небольшому количеству.
То же самое, только в большей мере, то есть с большей краткостью делает пословица. Конечно, услуга этих поэтических произведений для мысли была бы лишь отрицательная, была бы вовсе не услугой, если бы то разнообразие черт, которое заменено поэтическим образом, исчезло из нашей памяти. Но на самом деле так не бывает. Поэтический образ дает нам только возможность замещать массу разнообразных мыслей относительно небольшими умственными величинами.
Это относительно небольшие умственные величины каждый раз являются заместителями тех масс мыслей, из которых они возникли и которые вокруг них группировались. Человек, располагающий сознательно значительным количеством поэтических образов, располагающий ими так, что они свободно приходят ему на мысль, тем самым будет иметь в своем распоряжении огромные мысленные массы. Это можно сравнить с тем, что делает алгебра по отношению к конкретным величинам. Кто имеет алгебраическое решение задачи или может его получить, когда захочет, тот подставит под алгебраическими знаками определенные величины и получит нужное ему арифметическое решение. Этот процесс можно назвать процессом сгущения мысли; он производится не только при помощи поэтических произведений, не ими одними, но между прочим и ими. Ввиду этого можно положительно сказать, что поэтическая деятельность есть один из главных рычагов в усложнении человеческой мысли и в увеличении быстроты ее движения. Перед человеком находится мир, с одной стороны, бесконечный в ширину, по пространству, а с другой - бесконечный в глубину, бесконечный по количеству наблюдений, которые можно сделать на самом ограниченном пространстве, вникая в один и тот же предмет. Между тем то, что называют человеческим сознанием, то, что мы не можем себе иначе представить, как в виде маленькой сцены, на которой по очереди появляются и сходят человеческие мысли, крайне ограничено.
Единственный путь к тому, чтобы обнять мыслью возможно большее количество явлений и их отношений, состоит в том, чтобы ускорить выхождение на сцену и схождение с нее отдельных мыслей и затем усилить важность отдельных мыслей, помещающихся на этой сцене. Искусство вообще, и в частности поэзия, стремится свести разнообразные явления к сравнительно небольшому количеству знаков или образов, и им достигается увеличение важности умственных комплексов, входящих в наше сознание. Для кого поэтический образ является средоточием десяти, двадцати, тридцати отдельных случаев и для кого эти отдельные случаи связались между собою и образовали отвлеченный вывод, для того поэтический образ содержательнее, многозначительнее, чем для того, которому он говорит только то, что заключено в самом образе. Поэтому, употребляя то же самое переносное выражение, на сцене мысли человека, для которого поэтический образ многозначителен и полон содержания, этот поэтический образ является представителем тысячи отдельных мыслей, между тем как для другого тот же самый образ является представителем только себя самого. <...>
Я не перечислял всех существующих форм пословиц. До сих пор была речь о пословицах, возникших из больших поэтических произведений.
Если я говорил в этом отношении только о басне, то это для краткости. Известно, что таким же образом может давать пословицу не одна басня, а, например, комедия, эпос, роман. Рядом с пословицей, возникшей из большого поэтического произведения при помощи предания, с пословицей, в которой большое поэтическое произведение сжимается до одного периода, иногда до одного выражения, во всяком случае, до одной синтаксической единицы, существует особый род пословицы, более или менее непосредственно коренящийся в наблюдении. Способ возникновения подобной пословицы вообще весьма поучителен при решении вопроса о формах человеческой мысли.
Конечно, всякое слово, выражение, всякая имеющая смысл фраза есть известный знак, известный образ нашей мысли, но не всякая фраза есть пословица, поэтическое произведение. Об изречениях, которые не заключают в себе поэтического образа, то есть о пословице безОбразной, я не буду говорить, я говорю исключительно о пословице, заключающей в себе поэтический образ.
Обратите внимание, каким образом простейшее выражение отдельного случая становится пословицей. Вот, например, наблюдение, взятое из жизни: деревянная, шероховатая ложка действительно может делать заеды. Из этого наблюдения образовалась пословица: "Сухая ложка род дерет".
Здесь нам образ так ясен, что о происхождении его говорить нечего; но нам надо остановиться на другой половине вопроса: к чему служит этот образ, какие данные случаи группируются вокруг него. Если мы будем здесь обобщать только частные случаи из той же сферы, то мы пословицы не получим. Для того чтобы это выражение действительно стало пословицей, нужно взять случай или ряд случаев из другой сферы, нужно, чтобы частный образ получил иносказательное значение; тогда он становится и поэтическим произведением и пословицей. Человек зажигает дрова и говорит, что "без поджога дрова не горят". Когда он говорит это о дровах, то это пословицей не будет, если же это говорят в том смысле, что без коновода, зачинщика дело не спорится или что без причины не бывает следствия, то это становится пословицей.
Снегу нет - следу нет, то есть на снегу особенно ясно отпечатывается след. Это простое, мелкое наблюдение становится пословицей из числа наиболее глубоких: "Не было снегу - не было следу". Серб говорит несколько яснее: "Не падает снег, чтобы выморить свет, а чтобы всякий зверь свой след показал". Другими словами: пришла беда, тогда всякий свой след покажет, или на известных только случаях испытываются люди, становятся только при известных обстоятельствах понятны. Вот еще прекрасная пословица, разъясненная Далем: "Из избы сору не выносить". Применим к ней два приема, о которых я говорил. Определить происхождение ее нетрудно. Что это за совет: не выносить сора из избы? Это может показаться глупым, неряшливым; но если взять во внимание среду и время, в которые возникла эта пословица, то она будет верна. Почему сору не надо выносить? Во-первых, потому, что в рубленых избах пороги бывают очень высоки, иногда в поларшина, так что без особенных приспособлений действительно невозможно это сделать. Во-вторых, в сору в избе находятся остатки живущих в ней людей, след их, а след человека отдает самого человека во власть других. Это верование коренится в глубокой древности. У разных народов земного шара существовало верование, что изображение человека есть некоторая таинственная замена самого человека. Так, в одной эклоге Вергилия любовница, для того чтобы привлечь к себе отсутствующего любовника, чтобы привязать его к себе, делает изображение его из воску, возит его вокруг алтаря, приговаривая… "Мои заклинания, приведите домой Дафниса". То, что она совершает над куклой, совершается, по ее мнению, и над первообразом. Если человек ненавидел другого и хотел его смерти, то делал из воску изображение врага, пронзал его сердце ножом, будучи уверен, что одновременно пронзает сердце живого человека, своего врага. Такое же значение имел для людей и след человека, оставшийся на песке. Для того чтобы заставить человека полюбить, берут след его ноги, оставшийся на песке, бросают его в раскаленную печь и говорят: "Как горит след, так и сердце того-то пусть горит ко мне". Понятно, что при таком веровании было бы преступлением выбрасывать сор из избы; он сметался под лавку, а затем сжигался в печи. До сих пор изречение: "Из избы сора не выносить" - не поэтическое произведение, а прозаическое житейское правило. При каких же условиях оно становится поэтической пословицей?
Известно, что, когда невестка входит в дом своего мужа, она обязана смотреть за порядком в доме. Есть обряд, вскоре после свадьбы, - пробный день: ее посылают за водой, дают ей ведра и говорят иронически: "Мети избу, да не выметай сора, а мы соберем толоку да разом и вывезем его". Здесь это говорится в переносном значении и значит: "Не передавай того, что слышишь в семье, чужим; не отдавай интимной семейной жизни во власть посторонним, равнодушным к ней людям".
Но каким образом от выметания сора мысль перешла к этому переносному значению, какая связь между сором и изменою семейным тайнам?
Я думаю, что существовал известный ряд ассоциаций, который помогал перейти от буквального значения этого изречения к переносному. Ассоциацией, сочетанием мыслей, называется такая связь мыслей, в силу которой, если вам пришло в голову А, то вслед за тем вам приходит в голову B, C, D... Чем неизбежнее вам по поводу А приходит в голову В, тем сильнее ассоциация. <...> То, что мы называем оригинальностью мысли, во многих случаях зависит от существования в человеке особенного рода ассоциаций мысли. Эта оригинальность во многих случаях, видимо, зависит от предшествовавшего рода занятия, работы мысли. Например, если вся мысль человека была устремлена на денежный заработок, то от всякой вещи он перейдет к вопросу о цене, к вопросу о рубле, о деньгах, тогда как другая сторона вещи может от него ускользнуть. Язык возникает от ассоциаций подобного рода и, наоборот, дает начало новым ассоциациям. Можно думать, что до превращения иносказательного образа в пословицу случаются обстоятельства, облегчающие его. При переходе изречения "Не выносить сору из избы" в пословицу возможны были разные ассоциации. То, что переносится из избы, есть речь, а речь есть шум, а слово "шум" имеет двоякое значение, например: шумящая вода производит звук и пену, а пена есть сор. Возможна и другая ассоциация, дающая другой результат. То, что выносится из избы - кляузы, сплетни и т.п., - это в некотором роде отброски, щепки. В избе дерево рубят, а вне избы щепки летят, то есть сор. Я встретил в Псковской летописи такой пример ассоциации: там рассказывается, что жители разламывали свою городскую стену и звук выносили в реку Великую. Здесь звук значит "сор, щебень". Мысль перешла не от слова в шум к сору, а наоборот, от щебня, сора к звуку.
Таким образом, изречение с прямым ближайшим значением при переходе его в пословицу - поэтическое произведение - становится иносказательным образом. Говоря о басне, я указывал на то, что одно из условий басни состоит в том, что она изображает действие или ряд действий. Если же изображается не действие, а предмет, например, как древние изображали сон в виде юноши, покоящегося на постели, окруженного цветами мака, то это будет эмблема, а не повествование, не басня, не рассказ какого-нибудь другого рода.
То, что у нас принято называть поговоркой (термин, искусственно созданный людьми книжными), относится к пословице так, как эмблема к басне. Именно басня и пословица, как я говорил, служат ответом на вопрос, возбужденный житейским случаем, который может быть разложен на одно или несколько действующих лиц с их качествами, на одно или несколько действий с их признаками. Такой случай может быть запутан, неясен для тех, которые, в частности, этот случай знают. <...> Поговорка точно так же, как и эмблема, есть поэтический, то есть иносказательный, образ не сложного сцепления лиц и действий, а одного из элементов этого сцепления, стало быть, отдельно взятого лица, качества, действия. Если это так, то поговорка есть элемент басни или пословицы, частью происшедший от пословицы и басни как остаток, сгущение их, частью недоразвившийся до них. Например, если мы по поводу известного лица говорим: "Это свинья под дубом", точно так же - "собака на сене", "волчий рот", "лисий хвост", "волк в овчарне", "похилое дерево" (последнее выражение ходит как часть пословицы "На похилое дерево козы скачут"), - это будут поговорки.
Есть целый ряд поговорок на вопрос: какое у него состояние? Например: "У него медной посуды - крест да пуговица, а рогатой скотины - таракан да жуковица" или "Всей одежи две рогожи да куль праздничный". На вопрос, как глуп, поговорка отвечает: "из-за угла прибит", "на цвету прибит", "мешком пришиблен". <...> Все эти поговорки дают определенный ответ на вопрос: каково действующее лицо, какие его признаки?
Вот несколько примеров поговорочных выражений для определенного действия: "тянет лямку" (то есть живет с трудом). Это будет поговорочное выражение, а не пословица. Если же сказать: "Тяну лямку, пока не выроют ямку", то есть что вся жизнь проходит, как у бурлака, в тяжелой работе до гроба, - это будет пословица образная.
Когда говорят: такому-то "везет", то есть удается все, то это поговорка; а если скажу: "Дураку счастье везет", это пословица, которая возникла, без сомнения, из круга сказок, в которых дураку все удается, то есть есть его двойник, счастье, доля, и что делает этот двойник, то делается самим человеком: следовательно, если у дурака есть доля, которая ему возит дрова, то ему самому делать этого не нужно, дрова будут привезены. В сказках встречаются и такие случаи, что счастье дурака велит печи двинуться, и она, как паровик, везет его, куда он хочет.
Мы говорим: "Вот убил бобра". Эта поговорка и употребляется в ироническом смысле; она возникла из пословицы. Известно, что еще в XVII веке во всей России и Украине водились бобры и ловля их служила важным источником дохода; отсюда пословица: "Не убить бобра, не видать добра", то есть его шкуры.
Когда кто-нибудь непосредственно скажет глупое слово, то говорят: "Вот как с печи", то есть как дурень, который сидел на печи и оттуда изредка говорил какую-нибудь глупость.
Выражение "как с дубу" взято из следующей сказки: "Дурень влез на дерево, скрываясь от разбойников, и оттуда бросил в них ступу". <...> "Стать в тупик" - переносное выражение, а в буквальном смысле слово "тупик" - глухой переулок или угол, образуемый двумя плетнями. "Это мне на руку" - значит, согласно с силой руки. "Это мне не по нутру" - в буквальном смысле - не по желудку пища.
Таким образом, сокращение или сгущение пословиц приводит нас к отдельным выражениям: "на руку", "по нутру", "в тупик", или к одному слову: "сдуру", "везет".
Эти отдельные выражения остаются образными; а если принять образность как непременное условие поэтичности, то мы приходим к тому, что отдельное слово, вроде "везет", есть поэтическое произведение.
Огромная часть слов, которые мы употребляем бессознательно для нас, - произведения поэтические и по существенным своим элементам нисколько не отличаются от других больших произведений: пословиц, басен, драм, эпопей, романов. <...>

Николай Лесков. Железная воля

36
Ржа железо точит.
Русск. поговорка

1

Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у немцев железная воля, а у нас ее нет - и что потому нам, слабовольным людям, с немцами опасно спорить - и едва ли можно справиться. Словом, мы вели спор, самый в наше время обыкновенный и, признаться сказать, довольно скучный, но неотвязный.
Из всех из нас один только старик Федор Афанасьевич Вочнев не приставал к этому спору, а преспокойно занимался разливанием чая; но когда чай был разлит и мы разобрали свои стаканы, Вочнев молвил:
- Слушал я, слушал, господа, про что вы толкуете, и вижу, что просто вы из пустого в порожнее перепускаете. Ну, положим, что у господ немцев есть хорошая, твердая воля, а у нас она похрамывает, - все это правда, но все-таки в отчаяние-то отчего тут приходить? ровно не от чего.
- Как не от чего? и мы и они чувствуем, что у нас с ними непременно будет столкновение.
- Ну что же такое, если и будет?
- Они нас вздуют.
- Ну, как же!
- Да разумеется, вздуют.
- Полноте, пожалуйста: не так-то это просто нас вздуть.
- А отчего же не просто: не на союзы ли вы надеетесь? - Кроме авоськи с
небоськой, батюшка мой, не найдется союзов.
- Пускай и так, - только опять: зачем же так пренебрегать авоськой с
небоськой? Нехорошо, воля ваша, нехорошо. Во-первых, они очень добрые и
теплые русские ребята, способные кинуться, когда надобно, и в огонь и в
воду, а это чего-нибудь да стоит в наше практическое время.
- Да, только не в деле с немцами.
- Нет-с: именно в деле с немцем, который без расчета шагу не ступит и,
как говорят, без инструмента с кровати не свалится; а во-вторых, не
слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам? Мне при этом
всегда вспоминаются довольно циничные, но справедливые слова одного
русского генерала, который говорил про немцев: какая беда, что они умно
рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не
успеют, чтобы понять ее. И впрямь, господа; нельзя же совсем на это не
понадеяться.
- Это на глупость-то?
- Да, зовите, пожалуй, глупостью, а пожалуй, и удалью молодого и
свежего народа.
- Ну, батюшка, это мы уже слышали: надоела уже нам эта сказка про
свежесть и тысячелетнюю молодость.
- Что же? и вы мне тоже ужасно надоели с этим немецким железом: и
железный-то у них граф (*1), и железная-то у них воля, и поедят-то они нас
поедом. Тпфу ты, чтобы им скорей все это насквозь прошло! Да что это вы,
господа, совсем ума, что ли, рехнулись? Ну, железные они, так и железные,
а мы тесто простое, мягкое, сырое, непропеченное тесто, - ну, а вы бы
вспомнили, что и тесто в массе топором не разрубишь, а, пожалуй, еще и
топор там потеряешь.
- Ага, это вы насчет старинного аргумента, что, мол, мы всех шапками
закидаем?
- Нет, я совсем не об этих аргументах. Таким похвальбам я даю так же
мало значения, как вашим страхам; а я просто говорю о природе вещей, как
видел и как знаю, что бывает при встрече немецкого железа с русским
тестом.
- Верно, какой-нибудь маленький случай, от которого сделаны очень
широкие обобщения.
- Да, случай и обобщения; а только, по правде сказать, не понимаю:
почему вы против обобщения случаев? На мой взгляд, не глупее вас был тот
англичанин, который, выслушав содержание "Мертвых душ" Гоголя, воскликнул:
"О, этот народ неодолим". - "Почему же?" - говорят. Он только удивился и
отвечал: "Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из
которого мог произойти такой подлец, как Чичиков".
Мы невольно засмеялись и заметили Вочневу, что он, однако, престранно
хвалит своих земляков, но он опять сделал косую мину и отвечал:
- Извините меня, вы все стали такая не свободная направленская узость,
что с вами живому человеку даже очень трудно говорить. Я вам простое дело
рассказываю, а вы сейчас уже искать общий вывод и направление. Пора бы вам
начать отвыкать от этой гадости, а учиться брать дело просто; я не хвалю
моих земляков и не порицаю их, а только говорю вам, что они себя отстоят,
- и умом ли, глупостью ли, в обиду не дадутся; а если вам непонятно и
интересно, как подобные вещи случаются, то я, пожалуй, вам что-нибудь и
расскажу про железную волю.
- А не длинно это, Федор Афанасьич?
- Н-нет! не длинно; это совсем маленькая история, которую как начнем,
так и покончим за чаем.
- А если маленькая, так валяйте; маленькую историю можно и про немца
слушать.
- Сидеть же смирно - история начинается.

2

- Вскоре после Крымской войны (*2) (я не виноват, господа, что у нас
все новые истории восходят своими началами к этому времени) я заразился
модною тогда ересью, за которую не раз осуждал себя впоследствии, то есть
я бросил довольно удачно начатую казенную службу и пошел служить в одну из
вновь образованных в то время торговых компании. Она теперь давно уже
лопнула, и память о ней погибла даже без шума. Частною службою я надеялся
достать себе "честные" средства для существования и независимости от
прихоти начальства и неожиданностей, висящих над каждым служащим человеком
по известному пункту, на основании которого он может быть уволен без
объяснения. Словом, я думал, что вырвался на свободу, как будто свобода
так и начинается за воротами казенного здания; но не в этом дело.
Хозяева дела, при котором я пристроился, были англичане: их было двое,
оба они были женаты, имели довольно большие семейства и играли один на
флейте, а другой на виолончели. Они были люди очень добрые и оба довольно
практические. Последнее я заключаю потому, что, основательно разорившись
на своих предприятиях, они поняли, что Россия имеет свои особенности, с
которыми нельзя не считаться. Тогда они взялись за дело на простой русский
лад и снова разбогатели чисто по-английски. Но в то время, с которого
начинается мой рассказ, они еще были люди неопытные, или, как у нас
говорят, "сырые", и затрачивали привезенные сюда капиталы с глупейшею
самоуверенностию.
Операции у нас были большие и очень сложные: мы и землю пахали, и
свекловицу сеяли, и устраивались варить сахар и гнать спирт, пилить доски,
колоть клепку, делать селитру и вырезать паркеты - словом, хотели
эксплуатировать все, к чему край представлял какие-либо удобства. За все
это мы взялись сразу, и работа у нас кипела: мы рыли землю, клали каменные
стены, выводили монументальные трубы и набирали людей всякого сорта,
впрочем, все более по преимуществу из иностранцев. Из русских высшего, по
экономическому значению, ранга только и был один я - и то потому, что в
числе моих обязанностей было хождение по делам, в чем я, разумеется, был
сведущее иностранцев. Зато иностранцы составили у нас целую колонию;
хозяева настроили нам довольно однообразные, но весьма красивые и удобные
флигеля, и мы сели в этих коттеджах вокруг огромного старинного барского
дома, в котором разместились сами принципалы.
Дом, построенный с разными причудами, был так велик и поместителен, что
в нем могли свободно и со всякими удобствами расположиться даже два
английские семейства. Над домом вверху, в полукруглом куполе была Эолова
арфа (*3), с которой, впрочем, давно были сорваны струны, а внизу под этим
самым куполом - огромнейший концертный зал, где отличались в прежнее время
крепостные музыканты и певчие, распроданные поодиночке прежним владельцем
в то время, когда слухи об эмансипации стали казаться вероятными. Мои
господа, англичане, давали в этом зале квартеты из Гайдена (*4), на
которые в качестве публики собирали всех служащих, не исключая нарядчиков,
конторщиков и счетчиков.
Делалось это в целях "облагорожения вкуса", но только цель эта мало
достигалась, потому что классические квартеты Гайдена простолюдинам не
нравились и даже нагоняли на них тоску. Мне они откровенно жаловались, что
"им нет хуже, как эту гадину слушать", но тем не менее эту "гадину" они
все-таки слушали, пока всем нам не была послана судьбою другая, более
веселая забава, что случилось с прибытием к нам из Германии нового
колониста, инженера Гуго Карловича Пекторалиса. Этот человек прибыл к нам
из маленького городка Доберана, что лежит при озере Плау в
Мекленбург-Шверине, и самое его прибытие к нам уже имело свой интерес.
Так как Гуго Пекторалис и есть тот герой, о котором я поведу свой
рассказ, то я вдамся о нем в небольшие подробности.

3

- Пекторалис был выписан в Россию вместе с машинами, которые он должен
был привезти, поставить, пустить в ход и наблюдать за ними. Почему наши
англичане взяли этого немца, а не своего англичанина и отчего они самые
машины заказали в маленьком немецком Доберане - я наверно не знаю.
Кажется, это случилось так, что один из англичан видел где-то машины этой
фабрики и, облюбовав их, пренебрег некоторыми условиями патриотизма.
Карман ведь не свой брат - и над английскими патриотами свои права
предъявляет. Впрочем, останавливайте меня, пожалуйста, чтобы я не
забалтывался.
Машины назначались для паровой мельницы и лесопильни, для которых уже
были готовы здания. Высылкою их и инженера мы очень торопили - и фабрикант
известил нас, что машины шли в Петербург морем с самыми последними
фрахтами. Об инженере же, которого мы просили послать, чтобы он прибыл
ранее машин и мог сделать нужные для них приспособления в постройках, нам
писали, что такой инженер нам будет немедленно послан; что зовут его Гуго
Пекторалис; что он знаток своего дела и имеет железную волю для того,
чтобы сделать все, за что возьмется.
Я был тогда по компанейским делам в Петербурге, и на мою долю пало
принять из таможни машины и отправить их в нашу глушь, а также взять с
собою Гуго Пекторалиса, который должен был очень скоро приехать и явиться
в "Сарептский дом", Асмус Симонзен и Кь, - известный нам более под именем
"горчичного дома". Но в высылке этих машин и инженера вышло какое-то qui
pro quo [недоразумение (лат.)]: машины запоздали и пришли очень поздно, а
инженер упредил наши ожидания и приехал в Петербург раньше времени. Только
что я прибыл в "горчичный дом", чтобы сообщить для ожидаемого Пекторалиса
мой адрес, мне отвечали, что он уже с неделю тому назад как проехал.
Это неприятное для меня и очень рискованное для Пекторалиса событие
случилось в конце октября, который в гот год, как назло, выдался особенно
лют и ненастен. Снегу и морозов еще не было, но шли проливные дожди,
сменявшиеся пронизывающими туманами; северные ветры дули так, что,
казалось, хотели выдуть мозг костей, а грязь повсеместно была такая
невылазная, что можно было представить, какой ад должны представлять
теперь грунтовые почтовые дороги. Положение опрометчивого, как мне
казалось, иностранца, который в такое время пустился один в такой далекий
путь, не зная ни наших дорог, ни наших порядков, - казалось мне просто
ужасным, и я в своих предположениях не ошибся. Действительность даже
превзошла мои ожидания.
Я осведомился в "горчичном доме": владеет ли, по крайней мере,
приехавший Пекторалис хотя сколько-нибудь русским языком, - и получил
ответ отрицательный. Пекторалис не только не говорил, но и не понимал ни
слова по-русски. На мой вопрос: довольно ли с ним было денег, мне
отвечали, что ему выданы "за счет компании" прогонные и суточные на десять
дней и что он более ничего не требовал.
Дело все осложнялось. Принимая в расчет тогдашний способ езды на
почтовых, сопряженный с беспрестанными задержками, - Пекторалис мог
застрять где-нибудь и, чего доброго, дойти, пожалуй, до прошения
милостыни.
"Зачем вы не удержали его? Зачем не уговорили его хоть подождать
попутчика?" - пенял я в "горчичном доме", но там отвечали, что они
уговаривали и представляли туристу все трудности пути; но что он
непоколебимо стоял на своем, что он дал слово ехать не останавливаясь - и
так поедет; а трудностей никаких не боится, потому что имеет _железную
волю_.
В большой тревоге я написал своим принципалам все, как случилось, и
просил их употребить все зависящие от них меры к тому, чтобы предупредить
несчастия, какие могли встретить бедного путника; но, писавши об этом, я,
по правде сказать, и сам хорошенько не знал, как это сделать, чтобы
перенять на дороге Пекторалиса и довезти его к месту под охраною надежного
проводника. Я сам в эту пору никак не мог оставить Петербурга, где меня
задерживали довольно важные получения, и притом он так давно уехал, что я
едва ли мог бы его догнать. Если же будет дослан кто-нибудь навстречу этой
железной воле, то кто поручится, что этот посол встретит Пекторалиса и
узнает его?
Я тогда еще думал, что, встретив Пекторалиса, его можно не узнать. Это
происходило, конечно, оттого, что немцы, у которых я о нем расспрашивал,
не умели сообщить его примет. Аккуратные и бесталанные, они давали мне
только общие, так сказать, самые паспортные приметы, которые могут
свободно приходиться чуть не к каждому. По их словам, Пекторалис был
молодой человек лет от двадцати восьми до тридцати; роста немного выше
среднего, худощав, брюнет, с серыми глазами и веселым, твердым выражением
лица. Надеюсь, что тут немного такого, по чему бы, встретив человека,
можно было сейчас узнать его. Самое рельефное, что я мог удержать в памяти
из всего этого описания, это "твердое и веселое выражение", но кто же это
из простых людей такой знаток в определении выражений, чтобы сейчас
приметить его и - "стой, брат, не ты ли Пекторалис?". Да и, наконец, самое
это выражение могло измениться - могло достаточно размокнуть, и остыть на
русской осенней сырости и стуже.
Выходило, что, кроме того, что мною было написано в пользу этого
чудака, я более уже не мог для него ничего сделать - и волею-неволею я
этим утешился, и притом же, получив внезапно неожиданные распоряжения о
поездках на юг, не имел и досуга думать о Пекторалисе. Между тем прошел
октябрь и половина ноября; в беспрестанных переездах я не имел о
Пекторалисе никакого слуха и возвращался домой только под исход ноября,
объехав в это время много городов.
Погода тогда уже значительно изменилась: дожди окончились, стояла сухая
холодная колоть, и всякий день порхал сухой мелкий снежок.
Во Владимире я нашел покинутый мною тарантас, который мог еще служить
свою службу, так как на колесах было удобнее ехать, чем на санях, - и я
тронулся в путь в моем экипаже.
Пути мне от Владимира оставалось около тысячи верст; я надеялся
проехать это расстояние дней в шесть, но несносная тряска так меня
измаяла, что я давал себе частые передышки и ехал гораздо медленнее. На
пятый день к вечеру я насилу добрался до Василева Майдана и тут имел самую
неожиданную и даже невероятную встречу.
Не знаю, как теперь, а тогда Василев Майдан была холодная, бесприютная
станция в открытом поле. Довольно безобразный, обшитый тесом дом, с двумя
казенными колоннами на подъезде, смотрел неприветливо и нелюдимо - и на
самом деле, сколько мне известно, дом этот был холоден; но тем не менее я
так устал, что решился здесь заночевать.
Несмотря на то, что по мерцавшему в окнах пассажирской комнаты огоньку
я мог подозревать, что тут уже есть люди, расположившиеся на ночлег, -
решимость моя дать себе роздых была тверда, и за нее-то я и был
вознагражден самою приятною неожиданностию.
- Вы встретили здесь Пекторалиса? - перебил некто нетерпеливо
рассказчика.
- Кого бы я тут ни встретил, - отвечал он, - я вас прошу ждать, чтобы я
вам сам рассказал об этом, и не перебивать меня.
- А если это интересно?
- Тем лучше, вы постарайтесь это записать и отдать для фельетона
интересной газеты. Теперь вопрос о немецкой воле и нашем безволии в моде -
и мы можем доставить этим небезынтересное чтение.

4

- Отдав приказ своему человеку внесть кошму, шубу и другие необходимые
вещи, я велел ямщику задвинуть тарантас на двор, а сам ощупью прошел через
просторные темные сени и начал ошаривать руками дверь. Насилу я ее нашел и
начал дергать, но пазы туго набухли - и дверь не подавалась. Сколько я ни
дергал, собственные мои силы, вероятно, оказались бы совершенно
недостаточными, если бы мне на помощь не подоспела чья-то добрая рука,
или, лучше сказать, добрая нога, потому что дверь мне была открыта с
внутренней стороны толчком ноги. Я едва успел отскочить - и тогда увидал
пред собою на пороге человека в обыкновенной городской цилиндрической
шляпе и широчайшем клеенчатом плаще, на пуговице которого у воротника
висел на шнурке большой дождевой зонтик.
Лицо этого незнакомца я в первую минуту не рассмотрел, но, признаться,
чуть не обругал его за то, что он едва не сшиб меня дверью с ног. Но что
меня удивило и заставило обратить на него особенное внимание - это то, что
он не вышел в отворенную им дверь, как я мог этого ожидать, а, напротив,
снова возвратился назад и начал преспокойно шагать из угла в угол по
отвратительной, пустой комнате, едва-едва освещенной сильно оплывшею
сальною свечою.
Я обратился к нему с вопросом: не знает ли он, где здесь на этой
станции помещается смотритель или какой-нибудь другой жив-человек.
"Ich verstehe gar nichts russisch" [я ничего не понимаю по-русски
(нем.)], - отвечал незнакомец.
Я заговорил с ним по-немецки.
Он, видимо, обрадовался звукам родного языка и отвечал, что смотрителя
нет, что он был, да давно куда-то ушел.
"А вы, вероятно, ждете здесь лошадей?"
"О! да, я жду лошадей".
"И неужто лошадей нет?"
"Не знаю, право, я не получаю".
"Да вы спрашивали?"
"Нет, я не умею говорить по-русски".
"Ни слова?"
"Да, "можно", "не можно", "таможно", "подрожно"... - пролепетал он,
высыпав, очевидно, весь словарь своих познаний. - Скажут "можно" - я еду,
"не можно" - не еду, "подрожно" - я дам подрожно, вот и все".
Батюшки мои, думаю себе: вот антик-то! и начинаю его осматривать... Что
за наряд!.. Сапоги обыкновенные, но из них из-за голенищ выходят
длиннейшие красные шерстяные чулки, которые закрывают его ноги выше колен
и поддерживаются на половине ляжек синими женскими подвязками. Из-под
жилета на живот спускается гарусная красная вязаная фуфайка; поверх жилета
видна серая куртка из халатного драпа, с зеленою оторочкою, и поверх всего
этот совсем не приходящий по сезону клеенчатый плащ и зонтик, привешенный
к его пуговице у самой шеи.
Весь багаж проезжающего состоял из самого небольшого цилиндрического
свертка в клеенчатом же чехле, который лежал на столе, а на нем довольно
простая записная книжка и более ничего.
"Это удивительно!" - воскликнул я и чуть не спросил его: "Неужто вы так
вот это и едете?" - но сейчас же спохватился, чтобы не сказать неловкости
- и, обратись к вошедшему в это время смотрителю, велел подать себе
самовар и затопить камин.
Чужестранец все прохаживался, но, увидев, что принесли дрова и зажгли
их в камине, вдруг несказанно обрадовался и проговорил:
"Ага, "можно", а я тут третий день - и третий день все сюда на камин
пальцем показывал, а мне отвечали "не можно".
"Как, вы тут уже третий день?"
"О да, я третий день, - отвечал он спокойно. - А что такое?"
"Да зачем же вы сидите здесь третий день?"
"Не знаю, я всегда так сижу".
"Как всегда, на каждой станции?"
"О да, непременно на каждой; как выехал из Москвы, так везде и сижу, а
потом опять еду".
"На каждой станции вы сидите по три дня?"
"О да, по три дня... Впрочем, позвольте, я на одной просидел два дня, у
меня это записано; но зато на другой четыре, это тоже записано".
"И что же вы делаете на станциях?"
"Ничего".
"Извините меня, может быть, вы нравы изучаете, заметил ваши пишете?"
Тогда это было в моде.
"Да, я смотрю, что со мною делают".
"Да зачем же вы это позволяете все с собою делать?"
"Ну... как быть!.. - отвечал он, - видите, я не умею по-русски говорить
- и я должен всем подчиниться. Я это так себе положил; но зато потом..."
"Что же будет потом?"
"Я буду все подчинять".
"Вот как!"
"О да; непременно!"
"Но как вы могли пуститься в такой путь, не зная языка?"
"О, это было необходимо нужно; у нас было такое условие, чтобы я ехал
не останавливаясь, - и я еду не останавливаясь. Я такой человек, который
всегда точно исполняет то, что он обещал", - отвечал незнакомец - и при
этом лицо его, которого я до сих пор себе не определил, вдруг приняло
"веселое и твердое выражение".
"Боже, что за чудак!" - думаю себе и говорю: "Но вы извините меня,
пожалуйста, разве этак ехать, как вы едете, - значит "ехать не
останавливаясь"?"
"А как же? я все еду, все еду; как только мне скажут "можно", я сейчас
еду - и для этого, вы видите, я даже не раздеваюсь. О, я очень давно,
очень давно не раздеваюсь".
"Чист же, - я думаю, - ты, должно быть, мой голубчик!" И говорю ему:
"Извините, мне странно, как вы собою распорядились".
"А что?"
"Да вам бы лучше поискать в Москве русского попутчика, с которым бы вы
ехали гораздо скорее и спокойнее".
"Для этого надо было останавливаться".
"Но вы очень скоро наверстали бы эту остановку".
"Я решил и дал слово не останавливаться".
"Но ведь вы, по вашим же словам, на всякой станции останавливаетесь".
"О да, но это не по моей воле".
"Согласен, но зачем же это и как вы это можете выносить?"
"О, я все могу выносить, потому что у меня железная воля!"
"Боже мой! - воскликнул я, - у вас железная воля?"
"Да, у меня железная воля; и у моего отца, и у моего деда была железная
воля, - и у меня тоже железная воля".
"Железная воля!.. вы, верно, из Доберана, что в Мекленбурге?"
Он удивился и отвечал:
"Да, я из Доберана".
"И едете на заводы в Р.?"
"Да, я еду туда".
"Вас зовут Гуго Пекторалис?"
"О да, да! я инженер Гуго Пекторалис, но как вы это узнали?"
Я не вытерпел более, вскочил с места, обнял Пекторалиса, как будто
старого друга, и повлек его к самовару, за которым обогрел его пуншем и
рассказал, что узнал его по его железной воле.
"Вот как! - воскликнул он, придя в неописанный восторг, - и, подняв
руки кверху, проговорил: - О мой отец, о мой гроссфатер! [дедушка (нем.)]
слышите ли вы это и довольны ли вашим Гуго?"
"Они непременно должны быть вами довольны, - отвечал я, - но вы
садитесь-ка скорее к столу и отогревайтесь чаем. Бы, я думаю, черт знает
как назяблись!"
"Да, я зяб; здесь холодно; о, как холодно! Я это все записал".
"У вас и платье совсем не такое, как нужно: оно не греет".
"Это правда: оно даже совсем не греет, - вот только и греют, что одни
чулки; но у меня железная воля, - и вы видите, как хорошо иметь железную
волю".
"Нет, - говорю, - не вижу".
"Как же не видите: я известен прежде, чем я приехал; я сдержал свое
слово и жив, я могу умереть с полным к себе уважением, без всякой
слабости".
"Но позвольте узнать, кому вы это дали такое слово, о котором
говорите?"
Он широко отмахнул правою рукою с вытянутым пальцем - и, медленно
наводя его на свою грудь, отвечал:
"Себе".
"Себе! Но ведь позвольте мне вам заметить: это почти упрямство".
"О нет, не упрямство".
"Обещания даются по соображениям - и исполняются по обстоятельствам".
Немец сделал полупрезрительную гримасу и отвечал, что он не признает
такого правила; что у него все, что он раз себе сказал, должно быть
сделано; что этим только и приобретается настоящая железная воля.
"Быть господином себе и тогда стать господином для других - вот что
должно, чего я хочу и что я буду преследовать".
"Ну, - думаю, - ты, брат, кажется, приехал сюда нас удивлять - смотри
же только, сам на нас не удивись!"

5

- Мы переночевали вместе с Пекторалисом и почти целую ночь провели без
сна. Назябшийся немец поместился на креслах перед камином и ни за что не
хотел расстаться с этим теплым местом; но он чесался, как блошливый
пудель, - и эти кресла под ним беспрестанно двигались и беспрестанно
будили меня своим шумом. Я не раз убеждал его перелечь на диван; но он
упорно от этого отказывался. Рано утром мы встали, напились чаю и поехали.
В первом же городе я послал его с своим человеком в баню; велел хорошенько
отмыть, одеть в чистое белье - и с этих пор мы с ним ехали безостановочно,
и он не чесался. Я вынул тоже Пекторалиса и из его клеенки, завернул его в
запасную овчинную шубу моего человека - и он у меня отогрелся и сделался
чрезвычайно жив и словоохотлив. Он во время своего медлительного
путешествия не только иззябся, но и наголодался, потому что его порционных
денег ему не стало, да он и из тех что-то вначале же выслал в свой Доберан
и во все остальное время питался чуть не одною своею железною волею. Но
зато он и сделал немало наблюдений и заметок, не лишенных некоторой
оригинальности. Ему постоянно бросалось в глаза то, что еще никем не взято
в России и что можно взять уменьем, настойчивостью и, главное, "железною
волею".
Я очень им был доволен и за себя и за всех обитателей нашей колонии,
которым я рассчитывал привезти немалую потеху в лице этого оригинала, уже
заранее изловчавшегося произвести в России большие захваты при содействии
своей железной воли.
Что он нахватает - вы это увидите из развития нашей истории, а теперь
идем по порядку.
Во-первых, этот Пекторалис оказался очень хорошим, - конечно, не
гениальным, но опытным, сведущим и искусным инженером. Благодаря его
твердости и настойчивости дело, для которого он приехал, пошло
превосходно, несмотря на многие неожиданные препятствия. Машины, для
установки которых он приехал, оказались изготовленными во многих частях
весьма неточно и не из доброкачественного материала. Списываться об этом и
требовать новых частей было некогда, потому что заводы ждали перемола
хлеба, и Пекторалис много вещей сделал сам. Детали эти с грехом пополам
отливали на ничтожном, плохоньком чугунном заводишке в городе у некоего
ленивейшего мещанина, по прозванию Сафроныч, а Пекторалис отделывал их,
работая сам на самоточке. Уладить все это возможно было действительно
только при содействии железной воли. Услуги Пекторалиса были замечены и
вознаграждены прибавкою ему жалованья, которое у него поднялось теперь до
полуторы тысячи рублей в год.
Когда я объявил ему об этой прибавке, он поблагодарил за нее с
достоинством и сейчас же присел к столу и начал что-то высчитывать, а
потом уставил глаза в потолок и проговорил:
"Это, значит, не изменяя моего решения, сокращает срок ровно на один
год одиннадцать месяцев".
"Что вы считаете?"
"Я суммирую... одни мои соображения".
"Ах, извините за нескромность".
"О, ничего, ничего: у меня есть известные ожидания, которые зависят от
получения известных средств".
"И эта прибавка, о которой я вам принес известие, конечно, сокращает
срок ожидания?"
"Вы отгадали: оно сокращает его ровно на год одиннадцать месяцев. Я
должен сейчас написать об этом в Германию. Скажите, когда у нас едут в
город на почту?"
"Едут сегодня".
"Сегодня? очень жаль: я не успею описать все как следует".
"Ну что за вздор! - говорю, - много ли нужно времени, чтобы известить о
деле своего компаниона или контрагента?"
"Контрагента, - повторил он за мною и, улыбнувшись, добавил: - О, если
бы вы знали, какой этот контрагент!"
"А что? конечно, это какой-нибудь сухой формалист?"
"А вот и нет: это очень красивая и молодая девушка".
"Девушка? Ого, Гуго Карлыч, какие вы за собою грешки скрываете!"
"Грешки? - переспросил он и, помотав головою, добавил: - Никаких
грешков у меня не было, нет и не может быть таких грешков. Это очень,
очень важное, обстоятельное и солидное дело, которое зависит от того,
когда у меня будет три тысячи талеров. Тогда вы увидите меня..."
"Наверху блаженства?"
"Ну, нет еще, - не совсем наверху, но близко. Наверху блаженства я могу
быть только тогда, когда у меня будет десять тысяч талеров".
"Не значит ли все это попросту, что вы собираетесь жениться и что у вас
в вашем Доберане или где-нибудь около него есть хорошенькая, милая девица,
которая имеет частицу вашей железной воли?"
"Именно, именно, вы совершенно правы".
"Ну, и вы, как настоящие люди крепкой волн, дали друг другу слово:
отложить ваше бракосочетание до тех пор, пока у вас будет три тысячи
талеров?"
"Именно, именно: вы прекрасно угадываете".
"Да и не трудно, - говорю, - угадывать-то!"
"Однако как это, на ваш русский характер, разве возможно?"
"Ну что, мол, еще там про наш русский характер: где уже нам с вами за
одним столом чай пить, когда мы по-вашему морщиться не умеем".
"Да ведь и это, - говорит, - еще не все, что вы отгадали".
"А что же еще-то?"
"О, это важная практика, очень важная практика, очень важная практика,
для которой я себя так строго и держу".
"Держи, - думаю, - брат, держи!.." - и ушел, оставив его писать письмо
к своей далекой невесте.
Через час он явился с письмом, которое просил отправить, - и, оставшись
у меня пить чай, был необыкновенно словоохотлив и уносился мечтами далее
горизонта. И все помечтает, помечтает - и улыбнется, точно завидит
миллиард в тумане (*5). Так счастлив был разбойник, что даже глядеть на
него неприятно и хотелось ему хоть какую-нибудь щетинку всучить, чтобы ему
немножко больно стало. Я от этого искушения и не воздержался - и когда
Гуго ни с того ни с сего обнял меня за плечи и спросил, могу ли я себе
представить, что может произойти от очень твердой женщины и очень твердого
мужчины? - я ему отвечал:
"Могу".
"А как вы именно думаете?"
"Думаю, что может ничего не произойти".
Пекторалис сделал удивленные глаза и спросил:
"Почему вы это знаете?"
Мне стало его жаль - и я отвечал, что я просто пошутил.
"О, вы шутили, а это совсем не шутка, - это действительно так может
быть, но это очень, очень важное дело, на которое и нужна вся железная
воля".
"Лихо тебя побирай, - думаю, - не хочу и отгадывать, что ты себе
загадываешь!.." - да все равно и не отгадал бы.

6

- А между тем железная воля Пекторалиса, приносившая свою серьезную
пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему
самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас по нашей русской
простоте все как-то смахивала на шутку и потешение. И что всего
удивительней, надо было сознаться, что это никак не могло быть иначе; так
уже это складывалось.
Бесконечно упрямый и настойчивый, Пекторалис был упрям во всем,
настойчив и неуступчив в мелочах, как и в серьезном деле. Он занимался
своею волею, как другие занимаются гимнастикой для развития силы, и
занимался ею систематически и неотступно, точно это было его призвание.
Значительные победы над собою делали его безрассудно самонадеянным и порою
ставили его то в весьма печальные, то в невозможно комические положения.
Так, например, поддерживаемый своею железною волею, он учился русскому
языку необыкновенно быстро и грамматично; но, прежде чем мог его себе
вполне усвоить, он уже страдал за него от той же самой железной воли - и
страдал сильно и осязательно до повреждений в самом своем организме,
которые сказались потом довольно тяжелыми последствиями.
Пекторалис дал себе слово выучиться русскому языку в полгода,
правильно, грамматикально, - и заговорить сразу в один заранее им
предназначенный день. Он знал, что немцы говорят смешно по-русски, - и не
хотел быть смешным. Учился он один, без помощи руководителя, и притом
втайне, так что мы никто этого и не подозревали. До назначенного для этого
дня Пекторалис не произносил ни одного слова по-русски. Он даже как будто
позабыл и те слова, которые знал: то есть "можно, не можно, таможно и
подрожно", и зато вдруг входит ко мне в одно прекрасное утро - и если не
совсем легко и правильно, то довольно чисто говорит:
"Ну, здравствуйте! Как вы себе поживаете?"
"Ай да Гуго Карлович! - отвечал я, - ишь какую штуку отмочил!"
"Штуку замочил? - повторил в раздумье Гуго и сейчас же сообразил: - ах
да... это... это так. А что, вы удивились, а?"
"Да как же, - отвечаю, - не удивиться: ишь как вдруг заговорил!"
"О, это так должно было быть".
"Почему же "так должно"? дар языков, что ли, на вас вдруг сошел?"
Он опять немножко подумал - опять проговорил про себя:
"Дар мужиков", - и задумался.
"Дар _языков_", - повторил я.
Пекторалис сейчас же понял и отлично ответил по-русски:
"О нет, не дар, но..."
"Ваша железная воля!"
Пекторалис с достоинством указал пальцем на грудь и отвечал:
"Вот это именно и есть так".
И он тотчас же приятельски сообщил мне, что всегда имел такое намерение
выучиться по-русски, потому что хотя он и замечал, что в России живут
некоторые его земляки, не зная, как должно, русского языка, но что это
можно только на службе, а что он, как человек частной профессии, должен
поступать иначе.
"Без этого, - развивал он, - нельзя: без этого ничего не возьмешь
хорошо в свои руки: а я не хочу, чтобы меня кто-нибудь обманывал".
Хотел я ему сказать, что "душа моя, придет случай, - и с этим тебя
обманут", да не стал его огорчать. Пусть радуется!
С этих пор Пекторалис всегда со всеми русскими говорил по-русски и хотя
ошибался, но если ошибка его была такого свойства, что он не то говорил,
что хотел сказать, то к каким бы неудобствам это его ни вело, он все
сносил терпеливо, со всею своею железною волею, и ни за что не отрекался
от сказанного. В этом уже начиналось наказание его самолюбивому
самочинству. Как все люди, желающие во что бы то ни стало поступать во
всем по-своему, сами того не замечают, как становятся рабами чужого
мнения, - так вышло и с Пекторалисом. Опасаясь быть смешным немножечко, он
проделывал то, чего не желал и не мог желать, но ни за что в этом не
сознавался.
Скоро это, однако, было подмечено, и бедный Пекторалис сделался
предметом жестоких шуток. Его ошибки в языке заключались преимущественно в
таких словах, которыми он должен был быстро отвечать на какой-нибудь
вопрос. Тут-то и случалось, что он давал ответ совсем противоположный
тому, который хотел сделать. Его спрашивали, например:
"Гуго Карлович, вам послабее чаю или покрепче?"
Он не вдруг соображал, что значит "послабее" и что значит "покрепче", и
отвечал:
"Покрепче; о да, покрепче".
"Очень покрепче?"
"Да, очень покрепче".
"Или как можно покрепче?"
"О да, как можно покрепче".
И ему наливали чай, черный как деготь, и спрашивали:
"Не крепко ли будет?"
Гуго видел, что это очень крепко, - что это совсем не то, что он хотел,
но железная воля не позволяла ему сознаться.
"Нет, ничего", - отвечал он и пил свой ужасный чай; а когда удивлялись,
что он, будучи немцем, может пить такой крепкий чай, то он имел мужество
отвечать, что он это любит.
"Неужто вам это нравится?" - говорили ему.
"О, совершенно зверски нравится", - отвечал Гуго.
"Ведь это очень вредно".
"О, совсем не вредно".
"Право, кажется, - вы это... так..."
"Как так?"
"Ошиблись сказать".
"Ну вот еще!"
И тогда как он терпеть не мог крепкого чаю, он уверял, что "зверски"
его любит - и его, один перед другим усердствуя, до того наливали этим
крепким чаем, что этот так часто употребляемый в России напиток сделался
мучением для Гуго; но он все крепился и все пил теин вместо чая до тех
пор, пока в один прекрасный день у него сделался нервный удар.
Бедный немец провалялся без движения и без языка около недели, но при
получении дара слова - первое, что прошептал, это было про железную волю.
Выздоровев, он сказал мне:
"Я доволен собою", - признался он, пожимая мою руку своею слабою рукою.
"Что же вас так радует?"
"Я себе не изменил", - сказал он, но умолчал, в чем именно заключалась
радовавшая его выдержка.
Но с этим его чайные муки кончились. Он более не пил чаю, так как чай
ему с этих пор был совершенно запрещен, и для поддержки своей репутации
ему оставалось только мнимо жалеть об этом лишении. Но зато вскоре же на
его голову навязалась точно такая же история с французской горчицей
диафан. Не могу вспомнить, но, вероятно, по такому же точно случаю, как с
чаем, Гуго Карлович прослыл непомерно страстным любителем французской
горчицы диафан, которую ему подавали решительно ко всякому блюду, и он,
бедный, ел ее, даже намазывая прямо на хлеб, как масло, и хвалил, что это
очень вкусно и зверски ему нравится.
Опыты с горчицею окончились тем же, что ранее было с чаем: Пекторалис
чуть не умер от острого катара желудка, который хотя был прерван, но
оставил по себе следы на всю жизнь бедного стоика (*6) до самой его
трагикомической смерти.
Было с ним много и других смешных и жалких вещей в этом же роде: всех
их нет возможности припомнить и пересказать; но остаются у меня в памяти
три случая, когда Гуго, страдая от своей железной воли, никак не мог уже
говорить, что с ним делается именно то, чего ему хотелось.
Это была фаза, в которой он должен был дойти до апогея - и потом,
колеблясь, идти к своему перигею.

7

- Новая фаза эта началась в первое лето, которое Пекторалис проводил с
нами, и началась она тем, что Гуго изобрел себе необыкновенный экипаж.
Нужно вам знать, что от нас до города считалось верст сорок, но была одна
лесная тропинка, которою путь сокращался едва ли не наполовину. Только
зато тропа эта была почти непроездна, - по ней едва-едва, и то с великим
трудом, езжали на своих двуколесках крестьяне. Гуго хотел ездить ближе и
не хотел трястись на мужицкой двуколеске, а сварганил себе нечто вроде
колесницы: это было простое кресло с пружинной подушкой, поставленное на
раму, укрепленную на передке старых дрожек. Экипаж был мудрен и имел такой
вид, что ездившего на нем Пекторалиса мужики прозвали "мордовским богом";
но что всего хуже - кресло, лишенное своего комнатного покоя, ни за что не
хотело путешествовать, оно не выдерживало тряски и очень часто соскакивало
с рамы, и от этого не раз случалось, что лошадь Гуго прибегала домой одна,
а потом через час или два плелся бедный Гуго, таща у себя на загорбке свое
кресло. Бывало и хуже: раз он соскочил со своим креслом в болоте и сидел
там, пока его вытащили и привезли в самом жалостном виде.
Уверять, что он сам этого хотел, Гуго не мог, но стоять на своем, чтобы
не оставить своего упорства, он мог - и делал это с изумительною
настойчивостью.
Другая история была такая: раз сильно перемокший Гуго прямо с охоты был
затащен одним из наших принципалов к чайному столу, за которым в приятной
вечерней беседе сидела в сборе вся наша колония. Для Гуго налили стакан
горячей воды с красным вином и расспрашивали о его охотничьей удаче. Он
был хороший охотник и лгал не много, но так как его железная воля,
разумеется, и здесь имела свое место, то рассказ, сам по себе и весьма
невинный, выходил интересен и забавен. Мы все слушали рассказчика и
посмеивались; но только, к немалой досаде всех, удобство нашей беседы
вдруг начали нарушать беспрестанно появлявшиеся в комнате осы. Престранное
было дело, - и решительно невозможно было понять: откуда они сюда брались?
Хотя окна дома, где мы сидели, и были открыты, но на дворе шел частый
летний дождь, и лета этим злым насекомым не было: откуда же они могли
браться? А они так и порхали, как цветы из шляпы фокусника: они ползли по
ножкам стола, появлялись на скатерти, на тарелках и, наконец, на спине
Гуго - и в заключение одна из них пребольно ужалила в руку молодую
хозяйку.
Дальнейшая беседа была решительно невозможна: сделался переполох, в
котором дамская нервность и мужская услужливость заварили страшную кашу.
Были вызваны самые энергические меры: все начали метаться - кто хлопал
платком, кто гонялся за осами с салфеткою, некоторые сами спешили
спрятаться. Во всей этой суете и беготне не принимал участия один Гуго - и
он знал почему... Он один стоял неподвижно у стула, на котором сидел до
этого времени, и был жалок и ужасен: лицо его было покрыто страшною
бледностию, губы дрожали и руки корчились в судорогах; а весь его
сыроватый еще сюртук и особенно спина были сплошь покрыты осами.
"Великий боже! - воскликнули мы, охватывая его со всех сторон, - вы,
Гуго Карлыч, настоящее гнездо ос".
"О нет, - отвечал он, едва выговаривая слово за словом, - я не гнездо,
но у меня есть гнездо".
"Гнездо ос?!"
"Да; я его нашел, но оно было мокро - и я хотел его рассмотреть и
принес его с собою".
"И где же оно теперь?"
"Оно в моем заднем кармане".
"Так вот оно что!"
Мы сдернули с него сюртук (так как дамы давно уже оставили эту опасную
комнату) и увидели, что вся спина жилета бедного Гуго была покрыта осами,
которые ползли по нем вверх, отогревались, расправлялись и пускались в
лет, меж тем как из кармана бесконечным шнурком ползли одна за другою
новые.
Прежде всего, разумеется, злополучный сюртук Гуго бросили на под и
растоптали осиное гнездо, бывшее причиною всего переполоха, а потом
взялись за самого Гуго, который был изжален до немощи, но не издал ни
жалобы, ни звука. Его освободили от ос, ползавших под его рубашкой,
смазали, как сосиску, маслом и, положив на диван, покрыли простынею. Он
быстро начинал распухать и, очевидно, страдал невыносимо; но когда один из
англичан, соболезнуя о нем, сказал, что у этого человека действительно
железная воля, - Гуго улыбнулся и, оборотясь в нашу сторону, проговорил с
укоризною:
"Я очень рад, что вы больше в этом не сомневаетесь".
Его оставили любоваться своею железною волею и более с ним не
разговаривали - и он, бедный, не знал, как много над ним все смеялись; а
между тем новая история ждала его впереди.

8

- Здесь я должен заметить, что Гуго если не был скуп, то был очень
расчетлив и бережлив, - и как бережливость его имела целью скорейшее
накопление нужных ему трех тысяч талеров и сопровождалась его железною
волею в преследовании этой цели, то она стоила самой безумной скупости. Он
себе решительно отказывал во всем, в чем была какая-нибудь возможность
отказать: он не возобновлял себе платья и, не держа слуги, сам себе чистил
сапоги. Но была одна статья, на которую он должен был израсходоваться, так
как это было нужно в видах благоразумной экономии. Гуго дорого казалось
ездить на наемной лошади, и он решился завести себе свою лошадь, но
задумал он это сделать не просто. Конские заводы в тех краях и большие и
маленькие в изобилии; но между заводчиками был некто Дмитрий Ерофеич -
помещик средней руки и конный заводчик с "закальцем". Никто на свете не
умел так обмануть конем, как этот Дмитрий Ерофеич, и надувал он не как
обыкновенный, сухой, прозаический барышник, а как артист, - больше для
шику, для форса и для славы. Чем большим знатоком слыл или выдавал себя
тот или другой покупатель, тем смелее и дерзче обманывал его Дмитрий
Ерофеич. Он приходил в неописанную радость при столкновении с таким
знатоком и говорил ему комплименты, что нет-де ему ничего приятнее, как
иметь дело с таким человеком, который сам все понимает. И был тогда
Дмитрий Ерофеич до бесконечности прост - коня не нахваливал, а, напротив,
сам говорил о нем полупрезрительно:
"Лошаденка, дескать, так себе, завидного ничего нет - и на выставку ее
не пошлешь; но а впрочем, дело в виду, сами смотрите".
И знаток смотрел, а Дмитрий Ерофеич только конюху командовал:
"Не верти ее, не верти! Что ты с нею вертишься, как бес перед
заутренею? мы ведь не цыгане. Дай барину ее хорошо осмотреть, стой
спокойно. Вот там ножка-то у нее болела, прошла, что ли?"
"Где болела?" - спрашивает покупатель.
"Да на цевочке (*7) что-то у нее было".
"Это не у нее, Дмитрий Ерофеич", - замечает конюх.
"Ай не у нее? ну, да пусто ей будь, кто их вспомнит. Смотрите, батюшка
мой, чтобы не ошибиться, товар недорогой, а все денег зря бросать не
следует, они дороги; а я, извините, устал и домой пойду".
И он уходил, а покупатель без него начинал еще зорче смотреть на ножку,
на которой действительно никакой болезни никогда не было, - и не видал
того, где заключались пороки.
Надувательство совершалось, и Дмитрий Ерофеич спокойно говорил:
"Дело торговое, а ты не хвались, что знаешь. Это тебе за похвальбу
наука".
Но был и у Дмитрия Ерофеича свой пункт, своя ахиллесова пята, в которую
он был довольно уязвим. Как всякий желает иметь то, чего не заслуживает,
так и Дмитрий Ерофеич любил, чтобы ему верили. Давно он обрел в этом вкус
и изрек правило:
"Не смотри, не гляди, дураком назовись да на меня положись, я тогда
тебе все в аккурат исполню, за сотню полтысячного коня дам".
И точно, это так и бывало, Дмитрий Ерофеич имел на этот счет свой point
d'honneur [свое понимание чести (франц.)], своего рода железную волю. Но
как на это пустились довольно многие, то Дмитрию Ерофеичу это стало очень
невыгодно - и он давно хотел отбиться от этой докуки доверия. Долго он
никак не мог на это решиться, но когда бог послал ему Пекторалиса, Дмитрий
Ерофеич напустил на себя смелость. Чуть Гуго заговорил с ним о своей
надобности иметь лошадь и попросил дать ему коня на совесть, Дмитрий
Ерофеич отвечал ему:
"И, матинька, какая нынче совесть!.. коней у меня много, смотри и
выбирай любого, какого знаешь, - а что такое за совесть!"
"О, ничего, Дмитрий Ерофеич, я вам верю, я на вас полагаюсь".
"А мой тебе совет - никому, матинька, и-не верь и ни на кого не
полагайся; что такое на людей полагаться? Что, ты сам дурак, что ли, какой
вырос?"
"Ну, уже воля ваша, а я это так решил, вот вам сто рублей, и дайте мне
за них лошадь. Не можете же вы мне в этом отказать".
"Да что отказать-то? Сто рублей, разумеется, деньги - и отчего их не
взять, а только мне неприятно, что ты жалеть будешь".
"Не пожалею".
"Ну, как не пожалеть! Тоже ведь у тебя не шальные деньги, а трудовой
грош, жаль станет, как я дрянную лошадь дам, - будешь жаловаться".
"Не буду я жаловаться".
"Это ты только так говоришь, а то где не жаловаться? Обидно покажется,
пожалуешься".
"Ручаюсь вам, что никогда никому не пожалуюсь".
"А побожись!"
"У нас, Дмитрий Ерофеич, не божатся".
"Ну вот видишь, еще и не божатся. Как же тут верить?"
"Моей железной воле поверьте".
"Ну, быть по-твоему, - порешил Дмитрий Ерофеич и, угощая Пекторалиса
ужином, позвал конюха и говорит: - Запрягите-ка Гуге Карловичу в саночках
Окрысу".
"Окрысу, Дмитрий Ерофеич?" - удивился конюх.
"Да, Окрысу".
"То есть так ее самую и запречь?"
"Тпфу, да что ты, дурак, переспрашиваешь? Сказано запречь - и запряги.
- И, отворотясь с улыбкою от конюха, он молвил Пекторалису: - Славного,
брат, тебе зверя даю, кобылица молодая, рослая, статей превосходных и
золотой масти. Чудная масть, на заглядение. Уверен, что век будешь
помнить".
"Благодарю, благодарю", - говорил Пекторалис.
"Ну, поблагодаришь-то после, как наездишься; а только если что не
по-твоему в ней выйдет, так смотри помни уговор: не ругайся, не пожалуйся,
потому что я твоего вкуса не знаю, чего ты желал".
"Никогда никому не пожалуюсь, я уже вам это сказал, положитесь на мою
железную волю".
"Ну, молодец, если так, а у меня, брат, вот воли-то совсем нет. Много
раз я решался, дай стану со всеми честно поступать, но все никак не
выдержу. Что ты будешь делать - и попу на духу после каюсь, да уже не
воротишь. А у вас, у лютеран (*8), ведь совсем и не каются?"
"У нас богу каются".
"Ишь какая воля: и не божатся и не каются! Да, впрочем, у вас и попов
нет и святых нет; ну, да вам их и взять негде, все святые-то русские.
Прощай, матинька, садись да поезжай, а я пойду помолюсь да спать лягу".
И они расстались.
Пекторалис знал Дмитрия Ерофеича за шутника и был уверен, что все это
шутки; он оделся, вышел на крыльцо, сел в саночки, но чуть только забрал
вожжи, его лошадь сразу же бросилась вперед и ударилась лбом в стену. Он
ее потянул в другую сторону, она снова метнулась и опять лбом в запертый
сарай - и на этот раз так больно стукнулась, что даже головою замотала.
Немец долго не мог понять этой штуки и не нашел, у кого бы спросить ей
объяснение, потому что, пока это происходило, в доме сник всякий след
жизни, все огни везде погасли и все люди попрятались. Мертво, как в
заколдованном замке, только луна светит, озаряя далекое поле,
открывающееся за растворенными воротами, да мороз хрустит и потрескивает.
Оглянулся Гуго туда и сюда, видит: дело плохо; повернул лошадь головой
к луне - и даже испугался: так мертво и тупо, как два тусклые зеркальца,
неподвижно глядели на луну большие бельма бедной Окрысы, и лунный свет
отражался от них, как от металла.
"Лошадь слепая", - догадался Гуго и еще раз оглянулся по двору.
В одном из окон при свете луны ему показалось, что он видел длинную
фигуру Дмитрия Ерофеича, который, вероятно, еще не спал и любовался луною,
а может быть, и собирался молиться. Гуго вздохнул, взял лошадь под уздцы и
повел ее со двора, - и как только за Пекторалисом заперли ворота, в
окошечке Дмитрия Ерофеича засветился тихий огонек: вероятно, старичок
зажег лампадку и стал на молитву.

9

- Бедный Гуго был жестоко и немилосердно обманут, его терзала обида,
потеря, нестерпимая досада и отчаянное положение среди поля, - и он все
это нес, терпеливо нес, идучи целые сорок верст пешком с слепою лошадью,
за которою тянулись его пустые санки. И что же, однако, он сделал со всеми
этими чувствами и с лошадью? Лошади нигде не оказалось - и он ничего
никому не сказал о том, куда она делась (вероятно, он продал ее татарам в
Ишиме). А к Дмитрию Ерофеичу, на дворе которого все наши имели обычай
приставать, Пекторалис заезжал по-прежнему, не давая заметить в своих
отношениях и тени неудовольствия. Долго, долго Дмитрий Ерофеич не
показывал ему глаз, но потом они встретились - и Пекторалис не сказал ни
слова о лошади.
Наконец уже Дмитрий Ерофеич не выдержал и сам заговорил:
"А что, бишь, я все забываю тебя спросить: какова твоя лошаденка?"
"Ничего, очень хороша", - отвечал Пекторалис.
"Да она, что и говорить, разумеется, лошадь хорошая: только вот какова
она в езде-то?"
"Хорошо ездит".
"Ну и чудесно. Я так и полагал, что хорошо будет ездить. Только что же
ты, кажется, не на ней сегодня приехал?"
"Да я ее поберегаю".
"А, вот это прекрасно, это ты очень умно делаешь, поберегай, брат, ее,
поберегай. Кобылица чудная, грех такую не беречь".
И людям он с добротою сердечною сообщал, что вот-де Гуго Карлыч нашу
Окрысу очень хвалит, а сам все думал: "Что это за чертов такой немец,
ей-право, во всю мою жизнь со мной такая первая оказия: надул человека до
бесчувствия, а он не ругается и не жалуется".
И впал от этого Дмитрий Ерофеич даже в беспокойство. Понять он не мог,
что это такое значит. Сам начал всем рассказывать, как он надул
Пекторалиса, и сильно претендовал, что отчего же тот не жалуется. Но
Пекторалис держал свой термин и, узнав, что Дмитрий Ерофеич рассказывает,
только пожал плечами и сказал:
"Никакой выдержки нет".
Дмитрий Ерофеич был плутоват, но труслив, суеверен и набожен; он
вообразил, что Пекторалис замышляет ему какое-то ужасно хитро рассчитанное
мщение, и, чтобы положить конец этой душевной тревоге, послал ему чудесную
лошадь рублей в триста и велел ему кланяться и просить извинения.
Пекторалис покраснел, но решительно велел отвести лошадь назад и вместо
ответа написал: "Мне стыдно за вас, у вас совсем нет воли".
И вот этот-то человек, проделавший перед нами такую бездну
экспериментов на своей железной воле, вдруг подвинулся к краю своих
желаний: новый год ему принес новую прибавку, которая с прежними его
сбережениями сразу перевалила за три тысячи талеров.
- Пекторалис поблагодарил хозяев и сейчас же стал собираться в
Германию, обещаясь через месяц возвратиться оттуда с женою.
Сборы его были невелики - и он отправился, а мы стали нетерпеливо ждать
его возвращения с супругою, которая, по всем нашим соображениям, должна
была представлять нечто особенное.
Но в каком роде?
"Непременно, братцы, в надувательном", - старался утверждать Дмитрий
Ерофеич.

10

- Мы недолго оставались без вестей от Пекторалиса: через месяц после
своего выезда он написал мне, что соединился браком, и называл свою жену
по-русски, Кларой Павловной; а еще через месяц он припожаловал к нам назад
с супругою, которую мы, признаться сказать, все очень нетерпеливо желали
видеть и потому рассматривали ее с несколько нескромным любопытством.
У нас в колонии, где каждому так известны были крупные и мелкие чудеса
Пекторалиса, существовало всеобщее убеждение, что и женитьба его
непременно должна быть в своем роде какое-нибудь замысловатое чудо.
Оно, как ниже увидим, так и было в действительности, но только на
первых порах мы ничего не могли понять.
Клара Павловна была немка как немка - большая, очень, по-видимому,
здоровая, хотя и с несколько геморроидальною краснотою в лице и одною
весьма странною замечательностью: вся левая сторона тела у нее была
гораздо массивнее, чем правая. Особенно это было заметно по ее несколько
вздутой левой щеке, на которой как будто был постоянный флюс, и по
оконечностям. И ее левая рука и левая нога были заметно больше, чем
соответствующие им правые.
Гуго сам обращал на это наше внимание и, казалось, даже был этим
доволен.
"Вот, - говорил он, - эта рука побольше, а эта рука поменьше. О, это
так не часто бывает".
Я тогда в первый раз видел эту странную игру природы и соболезновал,
что бедный Гуго, вместо одной пары обуви и перчаток, должен был покупать
для жены две разные; но только соболезнование это было напрасно, потому
что madame Пекторалис делала это иначе: она брала и обувь и перчатки _на
бОльшую мерку_, и оттого у нее всегда одна нога была в сапоге, который был
впору, а другая в таком, который с ноги падал. То же было и с рукою, если
когда дело доходило до перчаток.
У нас никому не нравилась эта дама, которую, по правде говоря, даже не
шло как-то называть и дамою - так она была груба и простонародна, и из нас
многие задавали себе вопрос: что могло привлечь Пекторалиса к этой
здоровой, вульгарной немке и стоило ли для нее давать и исполнять такие
обеты, какие нес он, чтобы на ней жениться. И еще он ездил за нею в такую
даль, в Германию... Так и хочется, бывало, ему спеть:

Чего тебя черти носили,
Мы бы тебя дома женили (*9).

Преимущества Клары, разумеется, заключались в каких-нибудь ее
внутренних достоинствах - например, в воле. Мы и об этом осведомлялись:
"Большая воля у Клары Павловны?"
Пекторалис делал гримасу и отвечал:
"Чертовская!"
К обществу наших английских дам, между которыми были существа очень
умные и прекрасно воспитанные, Клара Павловна совершенно не подходила, - и
это чувствовала и она сама, и Пекторалис, который об этом, впрочем, нимало
не сожалел и вообще не заботился о том, как кому кажется его жена. Как
истый немец, он содержал ее не про господ, а про свой расход, и нимало не
стеснялся ее несоответствием среде, в которую она попала. В ней было то,
что ему было нужно и что он ценил всего дороже: железная воля, которая в
соединении с собственною железною волею Пекторалиса должна была произвесть
чудо в потомстве, - и этого было довольно!
Но вот что могло несколько удивлять - это что никто не видал никаких
проявлений этой воли. Клара Пекторалис жила себе как самая обыкновенная
немка: варила мужу суп, жарила клопе (*10) и вязала ему чулки и ногавки, а
в отсутствие мужа, который в то время имел много работы на стороне, сидела
с состоявшим при нем машинистом Офенбергом, глупейшим деревянным немцем из
Сарепты.
Об Офенберге мне достаточно вам сказать десять слов: это был молодой
юноша, которого, мне кажется, должны бы имитировать все актеры,
исполняющие роль работника, соблазняемого хозяйкою в известной пиеске
"Мельничиха в Марли" (*11). У нас все считали его дурачком, хотя он,
впрочем, имел в себе нечто расчетливое и мягкоковарное, свойственное тем
особенным простячкам с виду, каких можно встречать при иезуитских домах в
rue de Sevres (*12) и других местах.
Офенберг был взят в помощь Пекторалису не столько как механик, сколько
как толмач для передачи его распоряжений рабочим; но и в этом роде он был
не совсем удовлетворителен и многое часто путал. Однако тем не менее
Пекторалис терпел его и находил полезным даже после того, когда уже и сам
научился по-русски. Даже более: Пекторалис почему-то полюбил этого глупого
Офенберга и делил с ним свои досуги: он жил с ним в одной квартире, спал
до женитьбы в одной спальне, играл с ним в шахматы, ходил с ним на охоту и
зорко наблюдал за его нравственностию, на что будто бы имел особенное
поручение от его родителей и от старший сарептскпх гернгутеров (*13).
Вообще Офенберг и Пекторалис у нас жили друзьями и очень редко
расставались. Теперь это изменилось, потому что Пекторалис часто уезжал,
но это нимало не угрожало нравственности Офенберга, за которою в
отсутствие мужа имела неослабное наблюдение фрау Клара. Таким образом, оба
они были друг другу полезны. Офенберг развлекал фрау Клару, а она его
оберегала от всяких покушений и соблазнов юности. И здесь дело было
обдумано умно; но черт ему позавидовал и сделал из него замечательную
глупость, которая благодаря прямоте и оригинальности нашего славного Гуго
получила самую нескромную огласку и повернула весь дом вверх дном.
По женскому суждению, во всем этом, о чем я сейчас начну рассказывать,
был непростительно виноват сам Гуго; но когда же у дам бывают другие
виноватые, кроме мужей? Слушайте, пожалуйста, беспристрастно и рассудите
дело сами, без дамского подсказа.

11

- Со времени женитьбы Пекторалиса утек год, затем прошел другой - и,
наконец, третий. Так точно мог бы уйти и шестой, и восьмой, и десятый,
если бы этот третий год не был необыкновенно счастлив для Пекторалиса в
экономическом отношении. От этого счастья и произошло большое несчастие, о
котором вы сейчас услышите.
Я уже вам сказал, кажется, что Пекторалис был основательный знаток
своего дела - и при отличавшей его аккуратности и настойчивости,
свойственной его железной воле, делал все, за что принимался, чрезвычайно
хорошо и добросовестно. Это скоро сделало ему такую репутацию в околотке,
что его постоянно приглашали то туда, то сюда, наладить одну машину,
установить другую, поправить третью. Наши принципалы его в этом не
стесняли - и он всюду поспевал, а зато и заработок его был очень
значителен. Средства его так возрастали, что он начал подумывать:
отложиться от своего Доберана и завести собственную механическую фабрику в
центре нашей заводской местности, в городе Р.
Желание, конечно, самое простое и понятное для всякого человека, так
как кому же не хочется выбиться из положения поденного работника и стать
более или менее самостоятельным хозяином своего собственного дела; но у
Гуго Карловича были к тому еще и другие сильные побуждения, так как у него
с самостоятельным хозяйством соединялось расширение прав жизни. Вам,
пожалуй, не совсем понятно, что я этим хочу сказать, но я должен на
минуточку удержать пояснение этого в тайне.
Не помню, право, сколько именно требовалось по расчетам Пекторалиса,
чтобы он мог основать свою фабрику, но, кажется, это выходило что-то около
двенадцати или пятнадцати тысяч рублей, - и как только он доложил к этой
сумме последний грош, так сейчас же и поставил точку к одному периоду
своей жизни и объявил начало нового.
Обновление это совершилось в три приема, из коих первый заключался в
том, что Пекторалис объявил, что он более не будет служить и открывает в
городе фабрикацию. Второе дело было - устройство этой фабрикации, для
которой прежде всего нужно было место, и притом, разумеется, по мере
возможности дешевое и удобное. Таких мест в небольшом городе было немного
- и из них одно только отвечало всем требованиям Пекторалиса: он к нему и
привязался. Это было большое глубокое место, выходившее одною стороною к
ярмарочной площади, а другою - к берегу реки, - и притом здесь были
огромные старые каменные строения, которые с самыми ничтожными затратами
могли быть приспособлены к делу. Но половина этого облюбованного
Пекторалисом места была давно заарендована на долгое время некоему
мещанину Сафронычу, у которого тут был маленький чугуноплавильный завод.
Пекторалис знал и этот завод, и самого Сафроныча и надеялся его выжить.
Правда, что Сафроныч не подавал ему на это никаких надежд и даже прямо
отвечал, что он отсюда не пойдет; но Пекторалис придумал себе план, против
которого Сафроныч, по его расчетам, никак не мог устоять. И вот, в надежде
на этот план, место было куплено, и Пекторалис в один прекрасный день
вернулся к нам на старое пепелище с купчею крепостию и в самом веселом
расположении духа. Он был так весел, что позволил себе большие и совсем
ему не свойственные нескромности, обнял при всех жену, расцеловал обоих
своих принципалов, взял за уши и потянул кверху Офенберга и затем объявил,
что он устроился, благодарит за хлеб за соль и скоро уезжает в Р. на свое
хозяйство.
Мне показалось, что Клара Пекторалис при этом известии побледнела, а
Офенберг как будто потерялся до того, что сам Гуго обратил на это внимание
и, расхохотавшись, сказал:
"О! ты не ждал этого, бедный разиня! - И с этими словами он повернул к
себе деревянного гернгутера, сильно хлопнул его по плечу и произнес: - Ну,
ничего, не грусти, Офенберг, не грусти, я и о тебе подумал - я тебя не
оставлю, и ты будешь со мною, а теперь отправляйся сейчас в город и
привези оттуда много шампанского и все то, что я купил по этой записке".
Записка была - реестр самых разнообразных покупок, сделанных
Пекторалисом и оставленных в городе. Тут было вино, закуска и прочее.
Пекторалис, очевидно, хотел задать нам большой пир - и действительно,
на другой же день, когда вся бакалея была привезена, он обошел всех нас,
прося к себе вечером на большое угощение, по случаю своей женитьбы.
Мне показалось, что я не вслушался, и я его переспросил:
"Вы даете нам прощальный пир по случаю своего отъезда и нового
приобретения?"
"О нет; это мы еще будем пировать там, когда хорошо пойдет мое дело, а
теперь я делаю пир потому, что я сегодня буду жениться".
"Как, вы будете сегодня жениться?"
"О да, да, да: сегодня Клара Павловна... я с ней сегодня женюсь".
"Что вы за вздор говорите?"
"Никакой вздор, непременно женюсь".
"Как женитесь? Да ведь, позвольте, вы ведь три года уже как женаты".
"Гм! да, три года, три года. Ишь вы! Вы думаете, что это всегда будет
так, как было три года. Конечно, это могло так оставаться и тридцать три
года, если бы я не получил денег и не завел своего хозяйства; но теперь
нет, брат, Клара Павловна, будьте покойны, я с вами нынче женюсь. Вы меня,
кажется, не понимаете?"
"Решительно не понимаю, не понимаю".
"Дело самое простое: у меня с Кларинькой так было положено, что когда у
меня будет три тысячи талеров, я буду делать с Кларинькой нашу свадьбу.
Понимаете, только свадьбу и ничего более, а когда я сделаюсь хозяином,
тогда мы совсем как нужно женимся. Теперь вы понимаете?"
"Батюшки мои, - говорю, - я боюсь за вас, что начинаю понимать, как вы
это... три года... все еще не женились!"
"О да, разумеется, еще не женился! Ведь я вам сказал, что если бы я не
устроился как нужно, я бы и тридцать три года так прожил".
"Вы удивительный человек!"
"Да, да, да, я и сам знаю, что я удивительный человек, - у меня
железная воля! А вы разве не поняли, что я вам давно сказал, что, получая
три тысячи талеров, я еще не буду наверху блаженства, а буду только близко
блаженства?"
"Нет, - отвечаю, - тогда не понял".
"А теперь понимаете?"
"Теперь понимаю".
"О, вы неглупый человек. И что вы теперь обо мне скажете? Я теперь сам
хозяин и могу иметь семейство, я буду все иметь".
"Молодец, - говорю, - молодец!.. и черт вас побери, какой вы
молодец!.."
И целый потом этот день до вечера я был не шутя взволнован этою штукою.
"Этакой немецкий черт! - думалось мне, - он нашего Чичикова пересилит".
И как Гейне все мерещился во сне подбирающий под себя Германию черный
прусский орел (*14), так мне все метался в глазах этот немец, который
собирался сегодня быть мужем своей жены после трех лет женитьбы.
Помилуйте, чего после этого такой человек не вытерпит и чего он не
добьется?
Этот вопрос стоял у меня в голове и во все время пира, который был
продолжителен и изобилен, на котором и русские и англичане, и немцы - все
были пьяны, все целовались, все говорили Пекторалису более или менее
плоские намеки на то, что задлившийся пир крадет у него блаженные и
долгожданные мгновения; но Пекторалис был непоколебим; он тоже был пьян,
но говорил:
"Я никуда не тороплюсь; я никогда не тороплюсь - и я всюду поспею и все
получу в свое время. Пожалуйста, сидите и пейте, у меня ведь железная
воля".
В эти минуты он, бедняжка, еще не знал, как она ему была нужна и какие
ей предстояли испытания.

12

- На другой день по милости этого пира пришлось проспать добрым
полчасом дольше обыкновенного, да и то не хотелось встать, несмотря на
самую неотвязчивую докуку будившего меня слуги. Только важность дела,
которое он мне сообщал и которое я не скоро мог понять, заставила меня
сделать над собою усилие.
Речь шла о Гуго Карловиче, - точно еще не был окончен заданный им
пьянейший пир.
"Да в чем же дело?" - говорю я, сидя на постели и смотря заспанными
глазами на моего слугу.
А дело было вот в чем: через час после ухода от Пекторалиса последнего
гостя, Гуго на рассвете серого дня вышел на крыльцо своего флигеля, звонко
свистнул и крикнул:
"Однако!"
Через несколько минут он повторил это громче и потом раз за разом еще
громче прокричал:
"Однако! однако!"
К нему подошел один из ночных сторожей и говорит:
"Что твоей милости, сударь?"
"Пошли мне сейчас "Однако"!"
Сторож посмотрел на немца и отвечал:
"Иди спать, родной, - что тебе такое!"
"Ты дурак: пошли мне "Однако". Пойди туда, вон в тот флигель, где
слесаря, и разбуди его там в его комнатке, - и скажи, чтобы сейчас пришел
сюда".
"Перепились, басурманы!" - подумал сторож и пошел будить Офенберга:
он-де немец и скорее разберет, что другому немцу надо.
Офенберг тоже был подшафе и насилу продрал глаза, но встал, оделся и
отправился к Пекторалису, который во все это время стоял в туфлях на
крыльце. Завидя Офенберга, он весь вздрогнул и опять закричал ему:
"Однако!"
"Чего вы хотите?" - отвечал Офенберг.
"Однако, чего я хочу, того уже, однако, нет, - отвечал Пекторалис. И,
резко переменив тон, скомандовал: - Но иди-ка за мною".
Позвав к себе Офенберга, он заперся с ним на ключ в конторе - и с тех
пор они дерутся.
Я просто своим ушам не верил; но мой человек твердо стоял на своем и
добавил, что Гуго и Офенберг дерутся опасно - запершись на ключ, так что
видеть ничего не видно, и крику, говорит, из себя не пущают, а только
слышно, как ужасно удары хлопают и барыня плачет.
"Пожалуйте, - говорит, - туда, потому что там давно уже все господа
собрались - потому убийства боятся; но никак взлезть не могут".
Я бросился к флигелю Пекторалиса и застал, что там действительно вся
наша колония была в сборе и суетилась у дверей Пекторалиса. Двери, как
сказано, были плотно заперты, и за ними происходило что-то необыкновенное:
оттуда была слышна сильная возня - слышно было, как кто-то кого-то чем-то
тузил и перетаскивал. Побьет, побьет и потащит, опрокинет и бросит, и
опять тузит, и потом вдруг будто пауза - и опять потасовка, и тихое
женское всхлипывание.
"Эй, господа! - кричали им. - Послушайте... довольно вам Отпирайтесь!"
"Не отвечай! - слышался голос Пекторалиса, и вслед за этим опять идет
потасовка.
"Полно, полно, Гуго Карлыч! - кричали мы. - Довольно! иначе мы двери
высадим!"
Угроза, кажется, подействовала: возня продолжалась еще минуту и потом
вдруг прекратилась - и в ту же самую минуту дверной крюк откинулся, и
Офенберг вылетел к нам, очевидно при некотором стороннем содействии.
"Что с вами, Офенберг?" - вскричали мы разом; но тот ни слова нам не
ответил и пробежал далее.
"Батюшка, Гуго Карлыч, за что вы его это так обработали?"
"Он знает", - отвечал Пекторалис, который и сам был обработан не хуже
Офенберга.
"Что бы он вам ни сделал, но все-таки... как же так можно?"
"А отчего же нельзя?"
"Как же так избить человека!"
"Отчего же нет? и он меня бил: мы на равных правилах сделали русскую
войну".
"Вы это называете русскою войною?"
"Ну да; я ему поставил такое условие: сделать русскую войну - и не
кричать".
"Да помилуйте, - говорим, - во-первых, что это такое за русская война
без крику? Это совсем вы выдумали что-то не русское".
"По мордам".
"Ну да что же "по мордам", - это ведь не одни русские по мордам
дерутся, а во-вторых, за что же вы это, однако, так друг друга
обеспокоили?"
"За что? он это знает", - отвечал Пекторалис. Этим двусмысленным
образом он ответил на всю трагическую суть своего положения, которое,
очевидно, имело для него много неприятного в своей неожиданности.
Вскоре же после этой русской войны двух немцев Пекторалис переехал в
город и, прощаясь со мною, сказал мне:
"Знаете, однако, я очень неприятно обманулся".
Догадываясь, чего может касаться дело, я промолчал, но Пекторалис
нагнулся к моему уху и прошептал:
"У Клариньки, однако, совсем нет такой железной волн, как я думал, и
она очень дурно смотрела за Офенбергом".
Уезжая, он жену, разумеется, взял с собою, но Офенберга не взял. Этот
бедняк оставался у нас до поправки здоровья, пострадавшего в русской
войне; но на Пекторалиса не жаловался, а только говорил, что никак не
может догадаться, за что воевал.
- "Позвал, - говорит, - меня, кричит: "Однако!" - а потом: "Становись,
говорит, и давай делать русскую войну; а если не будешь меня бить, - я
один тебя буду бить". Я долго терпел, а потом стал и его бить".
"И все за "однако"?"
"Больше ничего не слыхал и не знаю".
"Это ведь, однако, странно!"
"И, однако, больно-с", - отвечал Офенберг.
"А вы Кларе Павловне кур не строили [ухаживать, флиртовать (франц.)],
Офенберг?"
"То есть, ей-богу, ничего не строил".
"И ни в чем не виноваты?"
"Ей-богу, ни в чем".
Так это и осталось под некоторым сомнением: в какой мере был виноват
сей Иосиф (*15) за то, за что он пострадал, но что Пекторалис на сей раз
получил жестокий удар своей железной воле - это было несомненно, - и хотя
нехорошо и грешно радоваться чужому несчастью, но, откровенно вам
признаюсь, я был немножко доволен, что мой самонадеянный немец, убедись в
недостатке воли у самой Клары, получил такой неожиданный урок своему
самомнению.
Урок этот, конечно, должен был иметь на него свое влияние, но все-таки
он не сломал его железной воли, которой надлежало оборваться весьма
трагикомическим образом, но совершенно при другом роковом обстоятельстве,
когда у Пекторалиса зашла русская война с настоящим русским же человеком.

13

- Пекторалис имел достаточно воли, чтобы снесть неудовольствие, которое
причинило ему открытие недостатка большой воли в его супружеской половине.
Конечно, ему это было нелегко уже по тому одному, что его теперь должна
была оставить самая, может быть, отрадная мечта - видеть плод союза двух
человек, имеющих железную волю; но, как человек самообладающий, он подавил
свое горе и с усиленною ревностью принялся за свое хозяйство.
Он устраивал фабрику и при этом на каждом шагу следил за своею
репутациею человека, который превыше обстоятельств и везде все ставит на
своем.
Выше было сказано, что Пекторалис приобрел лицевое место, задняя,
запланная часть которого была в долгосрочной аренде у чугуноплавильщика
Сафроныча, и что этого маленького человека никак нельзя было отсюда
выжить.
Ленивый, вялый и беспечный Сафроныч как стал, так и стоял на своем, что
он ни за что не сойдет с места до конца контракта, - и суды, признавая его
в праве на такую настойчивость, не могли ему ничего сделать.
А он со своим дрянным народом и еще более дрянным хозяйством мешал и не
мог не мешать стройному хозяйству Пекторалиса. И этого мало; было нечто
более несносное в этом положении: Сафроныч, почувствовав себя в силе
своего права, стал кичиться и ломаться, стал всем говорить:
"Я-ста его, такого-сякого немца, и знать-де не хочу. Я своему отечеству
патриот - и с места не сдвинусь. А захочет судиться, так у меня знакомый
приказный Жига есть, - он его в бараний рог свернет".
Этого уже не мог снесть самоуважающий себя Пекторалис и, в свою
очередь, решил отделаться от Сафроныча по-своему, и притом самым
решительным образом, - для чего он уже и вперед расставил
неосмотрительному мужику хитрые сети.
Пекторалис скомбинировал свои отношения с Сафронычем, казалось,
чрезвычайно предусмотрительно, - так что Сафроныч, несмотря на свои права,
весь очутился в его руках и увидал это тогда, когда дело было приведено к
концу, или, по крайней мере, так казалось.
Но вот как шло дело.
Пекторалис трудился и богател, а Сафроныч ленился, запивал и приходил к
разорению. Имея такого конкурента, как Пекторалис, Сафроныч уже совсем
оплошал и шел к неминучей нищете, но тем не менее все сидел на своих задах
и ни за что не хотел выйти.
Я помню этого бедного, слабовольного человека с его русским незлобием,
самонадеянностью и беспечностью.
"Что будет с вами, Василий Сафроныч, - говорили ему, указывая на упадок
его дел, совершенно исчезавших за широкими захватами Пекторалиса, - ведь
вон у вас по вашей беспечности перед самыми устами какой перехват вырос".
"И, да что же такое, господа? - отвечал беспечный Сафроныч, - что вы
меня все этим немцем пугаете? Пустое дело: ведь и немец не собака - и
немцу хлеб надо есть; а на мой век станет".
"Да ведь вон он всю работу у вас захватывает".
"Ну так что же такое? А может быть, это так нужно, чтобы он за меня
работал. А с пепелища своего я все-таки не пойду".
"Эй, лучше уйдите - он вам отступного даст".
"Нет-с, не пойду: помилуйте, куда мне идти? У меня здесь целое
хозяйство заведено, да у бабы - и корыта, и кадочки, и полки, и наполки:
куда это все двигать?"
"Что вы за вздор говорите, Сафроныч, да мудрено ли все это
передвинуть?"
"Да ведь это оно так кажется, что не мудрено, но оно у нас все
лядащенькое, все ветхое: пока оно стоит на месте, так и цело; а тронешь -
все рассыпется".
"Новое купите".
"Ну для чего же нам новое покупать, деньги тратить, - надо старину
беречь, а береженого и бог бережет. Да мне и приказный Жига говорит: "Я,
говорит, тебе по своему самому хитрому рассудку советую: не трогайся; мы,
говорит, этого немца сиденьем передавим".
"Смотрите, не врет ли вам ваш Жига".
"Помилуйте, что же ему врать! Если бы он, конечно, это трезвый говорил,
то он тогда, разумеется, может по слабости врать; а то он это и пьяный
божится: ликуй, говорит, Сафроныч, велии это творятся дела не к погибели
твоей, а ко славе и благоденствию".
Такие обидные речи Сафроныча опять доходили до Пекторалиса и раздражали
его неимоверно и, наконец, совсем выведи его из терпения и заставили
выкинуть самую радикальную штуку.
"О, если он хочет со мною свою волю померить, - решил Пекторалис, - так
я же ему покажу, как он передавит меня своим сиденьем! Баста! - воскликнул
Гуго Карлыч, - вы увидите, как я его теперь кончу".
"Он тебя кончит", - передали Сафронычу; но тот только перекрестился и
отвечал:
"Ничего; бог не выдаст - свинья не съест, мне Жига сказал: погоди, он
нами подавится".
"Ой, подавится ли?"
"Непременно подавится. Жига это умно судил: мы, говорит; люди русские -
с головы костисты, а снизу мясисты. Это не то что немецкая колбаса, ту всю
можно сжевать, а от нас все что-нибудь останется".
Суждение всем понравилось.
Но на другой день после этих переговоров жена Сафроныча будит его и
говорит:
"Встань скорее, нетяг ленивый, - иди посмотри, что нам немец сделал".
"Что ты все о пустяках, - отвечал Сафроныч, - я тебе сказал: я костист
и мясист, меня свинья не съест".
"Иди смотри, он и калитку и ворота забил; я встала, чтобы на речку
сходить, в самовар воды принести, а ворота заперты, и выходить некуда, а
отпирать не хотят, говорят - не велел Гуго Карлыч и наглухо заколотил".
"Да, - вот это штука!" - сказал Сафроныч и, выйдя к забору, попробовал
и калитку и ворота: видит - точно, они не отпираются; постучал, постучал:
никто не отвечает. Забит костистый человек на своем заднем дворе, как в
ящике. Влез Василий Сафроныч на сарайчик и заглянул через забор - видит,
что и ворота и калитка со стороны Гуго Карлыча крепко-накрепко досками
заколочены.
Сафроныч кричал, кликал всех, кого знал, как зовут в доме Пекторалиса,
и никого не дозвался. Никто ему не помог, а сам Гуго вышел к нему со своею
мерзкою немецкою сигарою и говорит:
"Ну-ка ну, что ты теперь сделаешь?"
Сафроныч оробел.
"Батюшка, - отвечал он с крыши Пекторалису, - да что же вы это
учреждаете? Ведь это никак нельзя: я контрактом огражден".
"А я, - отвечает Пекторалис, - вздумал еще тебя и забором оградить".
Стоят этак - один на крыльце, другой на крыше - и объясняются.
"Да как же мне этак жить? - спрашивал Сафроныч, - мне ведь теперь
выехать наружу нельзя".
"Знаю, я это для того и сделал, чтобы тебе нельзя было вылезть".
"Так как же мне быть, ведь и сверчку щель нужна, а я как без щели
буду?"
"А вот ты об этом и думай да с приказным поговори; а я имел право тебе
все щели забить, потому что о них в твоем контракте ничего не сказано".
"Ахти мне, неуж ли не сказано?"
"А вот то-то есть!"
"Быть этого, батюшка, не может".
"А ты не спорь, а лучше слезь да посмотри".
"Надо слезть".
Слез бедный Сафроныч с крыши, вошел в свое жилье, достал контракт со
старым владельцем, надел очки - и ну перечитывать бумагу. Читал он ее и
перечитывал, и видит, что действительно бедовое его положение: в контракте
не сказано, что, на случай продажи участка иному лицу, новый владелец не
может забивать Сафроновы ворота и калитку и посадить его таким манером без
выхода. Но кому же это и в голову могло прийти, кроме немца?
"Ах ты, волк тебя режь, как ты меня зарезал!" - воскликнул бедняк
Сафроныч и ну стучаться в забор к соседке.
"Матушка, - говорит ей Сафроныч, - позволь мне к твоему забору лесенку
приставить, чтобы через твой двор на улицу выскочить. Так и так, -
говорит, - вот что со мной злобный немец устроил: он меня забил, - в
роковую петлю уловил мои ноги, так что мне и за приказным слазить не
можно. Пока будет суд да дело, не дай мне с птенцами гладом-жаждой
пропасть. Позволь через забор лазить, пока начальство какую-нибудь от
этого разбойника защиту даст".
Мещанка-соседка сжалилась и открыла Василию Сафронычу пропуск.
"Ничего, - говорит, - батюшка, неужели я тебя этим стесню: ты добрый
человек, - приставь лесенку, мне от этого убытку не будет, и я с своей
стороны свою лесенку тебе примощу, и лазьте себе туда и сюда на здоровье
через мой забор, как через большую дорогу, доколе вас начальство с немцем
рассудит. Не позволит же оно ему этак озорничать, хотя он и немец".
"И я думаю, матушка, что не позволит".
"Но пока не позволит, ты только скорее к Жиге беги - он все дело
справит".
"И то к нему побегу".
"Беги, милый, беги; он уже что-нибудь скаверзит, либо что, либо что,
либо еще что. Ну, а пока я тебе, пожалуй, хоть одно звено в своем
заборчике разгорожу".
Сафроныч успокоился - щель ему открывалась.
Утвердили они одну лесенку с одной стороны, другую с другой, и началось
опять у Сафроновых хоть неловкое, а все-таки какое-нибудь с миром
сообщение. Пошла жена Сафроныча за водой, а он сам побежал к приказному
Жиге, который ему в давнее время контракт писал, - и, рыдая, говорит свою
обиду:
"Так и так, - говорит, - все ты меня против немца обнадеживал, а со
мною вот что теперь сделано, и все это по твоей вине, и за твой грех все
мы с птенцами должны, - говорит, - гладом избыть. Вот тебе и слава моя и
благополучие!"
А подьячий улыбается.
"Дурак ты, - говорит, - дурак, брат любезный, Василий Сафроныч, да и
трус: только твое неожиданное счастье к тебе подошло, а ты уже его и
пугаешься".
"Помилуй, - отвечал Сафроныч, - какое тут счастье, во всякий час всему
семейству через чужой забор лазить? Ни в жизнь я этого счастья не хотел!
Да у меня и дети не великоньки, того гляди, которого за чем пошлешь, а он
пузо занозит, или свалится, или ножку сломит; а порою у меня по
супружескому закону баба бывает в году грузная, ловко ли ей все это через
забор прыгать? Где нам в такой осаде, разве можно жить? А уже про заказы и
говорить нечего: не то что какой тяжелый большой паровик вытащить, а и
борону какую огородить - так и ту потом негде наружу выставить".
А подьячий опять свое твердит:
"Дурак ты, - говорит, - дурак, Василий Сафроныч".
"Да что ты зарядил одно: "дурак да дурак"? ты не стой на одной брани, а
утешенье дай".
"Какого же, - говорит, - тебе еще утешения, когда ты и так уже господом
взыскан паче своей стоимости?"
"Ничего я этих твоих слов не понимаю".
"А вот потому ты их и не понимаешь, что ты дурак - и такой дурак, что
моему значительному уму с твоею глупостию даже и толковать бы стыдно; но я
только потому тебе отвечаю, что уже счастье-то тебе выпало очень
несоразмерное - и у меня сердце радуется, как ты теперь жить будешь
великолепно. Не забудь, гляди, меня, не заветряйся; не обнеси чарою".
"Шутишь ты надо мною, бессовестный".
"Да что ты, совсем уже, что ли, одурел, что речи человеческой не
понимаешь? Какие тут шутки, я тебе дело говорю: блаженный ты отныне
человек, если только в вине не потонешь".
Ничего бедный Василий Сафроныч не понимает, а тот на своем стоит.
"Иди, иди домой своею большою дорогою через забор, только ни о чем не
проси немца и не мирись с ним. И боже тебя сохрани, чтобы соседка тебе
лаза не открывала, а ходи себе через лесенку, как показано, этой дороги
благополучнее тебе быть не может".
"Полно, пожалуй, неужто так все и лазить?"
"А что же такое? так и лазий, ничего не рушь, как сделалось, потому что
экую благодать и пальцем грех тронуть. А теперь ступай домой да к вечеру
наготовь штофик да кизлярочки - и я к тебе по лесенке перелезу, и на
радостях выпьем за немцево здоровье".
"Ну, ты приходить, пожалуй, приходи, а чтобы я стал за его здоровье
пить, так этого уже не будет. Пусть лучше он придет на мои поминки блины
есть да подавится".
А развеселый приказный утешает:
"И, брат, все может статься, теперь такое веселое дело заиграло, что
отчего и тебе за его здоровье не попить; а придет то, что и ему на твоих
похоронах блин в горле комом станет. Знаешь, в Писании сказано: "Ископа
ров себе и упадет" (*16). А ты думаешь, не упадет?"
"Где ему сразу пасть! всю силу забирает..."
"А "сильный силою-то своею не хвались" (*17), это где сказано? Ох вы,
маловеры, маловеры, как мне с вами жить и терпеть вас? Научитесь от меня,
как вот я уповаю: ведь я уже четырнадцатый год со службы изгнан, а все
водку пью. Совсем порою изнемогу - и вот-вот уже возроптать готов, а тут и
случай, и опять выпью и восхвалю. Все, друг, в жизни с перемежечкой, тебе
одному только теперь счастье до самого гроба сплошное вышло. Иди жди меня,
да пошире рот разевай, чтобы дивоваться тому, что мы с немцем сделаем. Об
одном молись..."
"О чем это?"
"Чтобы он тебя пережил".
"Тпфу!"
"Не плюй, говорю, а молись: это надо с верою, потому что ему теперь
очень трудно станет".

14

- И все это изрекал Жига такими загадками.
Побрел Василий Сафроныч к своему загороженному дому, перелез большою
дорогою через забор, спосылал тою же дорогою, кого знал, закупить для
подьячего угощение, - сидит и ждет его в смятенном унынии, от которого
никак не может отделаться, несмотря на куражные речи приказного.
А тот, в свою очередь, этим делом не манкировал: снарядился он в свой
рыжий вицмундир, покрылся плащом да рыжеватою шляпою - и явился на двор к
Гуго Карловичу и просит с ним свидания.
Пекторалис только что пообедал и сидел, чистя зубы перышком в бисерном
чехольчике, который сделала ему сюрпризом Клара Павловна еще в то
блаженное время, когда счастливый Пекторалис не боялся ее сюрпризов и был
уверен, что у нее есть железная воля.
Услыхав про подьячего, Гуго Карлыч, который на хозяйственной ноге начал
уже важничать, долго не хотел его принять, но когда приказный объявил, что
он по важному делу, Гуго говорит:
"Пусть придет".
Подьячий явился и ну низко-низко Пекторалису кланяться. Тому это до
того понравилось, что он говорит:
"Принимайте место и садитесь-зи [вы (нем.)]".
А приказный отвечает:
"Помилуйте, Гуго Карлович, - мне ли в вашем присутствии сидеть, у меня
ноги русские, дубовые, я перед вами, благородным человеком, и стоять
могу".
"Ага, - подумал Пекторалис, - а этот подьячий, кажется, уважает меня,
как следует, и свое место знает", - и опять ему говорит:
"Нет, отчего же, садитесь-зи!"
"Право, Гуго Карлович, мне перед вами стоять лучше: мы ведь стоеросовые
и к этому с мальства обучены, особенно с иностранными людьми мы всегда
должны быть вежливы".
"Эх вы, какой штука!" - весело пошутил Пекторалис и насильно посадил
гостя в кресло.
Тому больше уже ничего не оставалось делать, как только почтительно из
глубины сиденья на край подвинуться.
"Ну, теперь извольте говорить, что вы желаете? Если вы бедны, то вперед
предупреждаю, что я бедным ничего не даю: всякий, кто беден, сам в этом
виноват".
Приказный заслонил ладонью рот и, воззрясь подобострастно в
Пекторалиса, ответил:
"Это вы говорите истинно-с: всякий бедный сам виноват, что он бедный.
Иному точно что и бог не даст, ну а все же он сам виноват".
"Чем же такой виноват?"
"Не знает, что делать-с. У нас такой один случай был: полк квартировал,
кавалерия или как они называются... на лошадях".
"Кавалерия".
"Именно кавалерия, так там меня один ротмистр раз всей философии
выучил".
"Ротмистр никогда не учит философии".
"Этот выучил-с, случай это такой был, что он мог выучить".
"Разве что случай".
"Случай-с: они командира-с ожидали и стояли верхами на лошадях да
курили папиросочки, а к ним бедный немец подходит и говорит: "Зейен-зи зо
гут" [будьте так добры (нем.)]; и как там еще, на бедность. А ротмистр
говорит: "Вы немец?" - "Немец", - говорит. "Ну так что же вы, говорит,
нищенствуете? Поступайте к нам в полк и будете как наш генерал, которого
мы ждем", - да ничего ему и не дал".
"Не дал?"
"Не дал-с, а тот и взаправду в солдаты пошел и, говорят, генералом
сделался да этого ротмистра вон выгнал".
"Молодец!"
"И я говорю - молодец; и оттого я всегда ко всякому немцу с почтением,
потому бог его знает, чем он будет".
"Это совсем превосходный человек, это очень хороший человек", - подумал
про себя Пекторалис и вслух спрашивает:
"Ну, анекдот ваш хорош; а по какому же вы ко мне делу?"
"По вашему-с".
"По моему-у-у?"
"Точно так-с".
"Да у меня никаких делов нет-с".
"Теперь будет-с".
"Уж не с Сафроновым ли?"
"С ним и есть-с".
"Он никакого права не имеет, ему забор сказано стоять - он и стоит".
"Стоит-с".
"А про ворота ничего не сказано".
"Ни слова не сказано-с, а дело все-таки будет-с. Он приходил ко мне и
говорит: "Бумагу подам".
"Пусть подает".
"И я говорю: "Подавай, а про ворота у тебя в контракте ничего не
сказано".
"Вот и оно!"
"Да-с, а он все-таки говорит... вы извините, если я скажу, что он
говорил?"
"Извиняю".
"Я, говорит, хоть и все потеряю..."
"Да он уже и потерял, его работа никуда не годится, его паровики
свистят".
"Свистят-с".
"Ему теперь шабаш работать".
"Шабаш, и я ему говорю: "Твоей фабрикации шабаш, и никто тебе ничего не
поможет, - в ворота ничего ни провесть, ни вывезть нельзя". А он говорит:
"Я вживе дышать не останусь, чтобы я этакому ферфлюхтеру [проклятому
(нем.)] немцу уступил".
Пекторалис наморщил брови и покраснел.
"Неужто это он так и говорил?"
"Смею ли я вам солгать? истинно так и говорил-с: ферфлюхтер, говорит,
вы и еще какой ферфлюхтер, и при многих, многих свидетелях, почитай что
при всем купечестве, потому что этот разговор на благородной половине в
трактире шел, где все чай пили".
"Вот именно негодяй!"
"Именно негодяй-с. Я его было остановил, - говорю: "Василий Сафроныч,
ты бы, брат, о немецкой нации поосторожнее, потому из них у нас часто
большие люди бывают", - а он на это еще пуще взбеленился и такое понес,
что даже вся публика, свои чаи и сахары забывши, только слушать стала, и
все с одобрением".
"Что же именно он говорил?"
"Это, говорит, новшество, а я по старине верю: а в старину, говорит, в
книгах от паря Алексея Михайловича писано (*18), что когда-де учали еще на
Москву приходить немцы, то велено-де было их, таких-сяких, туда и сюда не
сажать, а держать в одной слободе и писать по черной сотне".
"Гм! это разве был такой указ?"
"Вспоминают в иных книгах, что был-с".
"Это совсем не хороший указ".
"И я говорю, не хорошо-с, а особенно: к чему о том через столько
прошлых лет вспоминать-с, да еще при большой публике и в народном месте,
каковы есть трактирные залы на благородной половине, где всякий разговор
идет и всегда есть склонность в уме к политике".
"Подлец!"
"Конечно, нечестный человек, и я ему на это так и сказал".
"Так и сказали?"
"Так и сказал-с; но только как от моих этих слов у нас между собою
горячка вышла, и дошло дело до ругани, а потом дошло и больше".
"Что же: у вас вышла русская война?"
"Точно так-с: пошла русская война".
"И вы его поколотили?"
"И я его, и он меня, как по русской войне следует, но только ему,
разумеется, не так способно было меня побеждать, потому что у меня,
извольте видеть, от больших наук все волоса вылезли, - и то, что вы тут на
моей голове видите, то это я из долгового отделения выпускаю; да-с, из
запасов, с затылка начесываю... Ну, а он лохматый".
"Лохматый, негодяй".
"Да-с; вот я потому, как вижу, что мир кончен и начинается война, я
первым делом свои волосы опять в долговое отделение спустил, а его за
вихор".
"Хорошо!"
"Хорошо-с; но, признаться, и он меня натолкал".
"Ничего, ничего".
"Нет, больно-с".
"Ничего; я вас буду на мой счет лечить. Вот вам сейчас же и рубль на
это".
"Покорно вас благодарю: я на вас и полагался, но только это ведь не вся
беда".
"А в чем же вся-то?"
"Ужасную я неосторожность сделал".
"Ну-у?"
"Началось у нас после первого боя краткое перемирие, потому что нас
ровняли, и пошел тут спор; я сам и не знаю, как впал от этого в такое
безумие, что сам не знаю, что про вас наговорил".
- "Про меня?"
"Да-с; об заклад за вас на пари бился-с, что подавай, говорю, подавай
свою жалобу, - а ты Гуги Карлыча волю не изменишь и ворота отбить его не
заставишь".
"А он, глупец, думает, что заставит?"
"Смело в этом уверен-с, да и другие тоже уверяют-с".
"Другие!"
"Все как есть в один голос".
"О, посмотрим, посмотрим!"
"И вот они восторжествуют-с, если вы поддадитесь".
"Кто, я поддамся?"
"Да-с".
"Да вы разве не знаете, что у меня железная воля?"
"Слышал-с, и на нее в надежде такую и напасть на себя сризиковал взять:
я ведь при всех за вас об заклад бился и увлекся сто рублей за руки дать".
"И дайте - назад двести получите".
"Да вот-с, я, их всех там в трактире оставивши, будто домой за деньгами
побежал, и к вам и явился: ведь у меня, Гуго Карлыч, дома, окромя двух с
полтиною, ни копейки денег нет".
"Гм, нехорошо! Отчего же это у вас денег нет?"
"Глуп-с, оттого и не имею; опять в такой нации, что тут - честно жить
нельзя".
"Да, это вы правду сказали".
"Как же-с, я честью живу и бедствую".
"Ну ничего, - я вам дам сто рублей".
"Будьте благодетелем: ведь они не пропадут-с. Это все от вас зависит".
"Не пропадут, не пропадут, вы с него когда двести получите, сто себе
возьмите, а эти сто мне возвратите".
"Непременно ворочу-с".
Пекторалис вручил подьячему бумажку, а тот, выйдя за двери, хохотал,
хохотал, так что насилу впотьмах в соседний двор попал и полез к Сафронычу
через забор пьяный магарыч пить.
"Ликуй, - говорит, - русская простота! Ныне я немца на такую пружину
взял, что сатана скорее со своей цепи сорвется, чем он соскочит".
"Да хотя поясни", - приставал Сафроныч.
"Ничего больше не скажу, как уловлен он - и уловлен на гордости, а это
и есть петля смертная".
"Что ему!"
"Молчи, маловер, или не знаешь, ангел на этом коне поехал, и тот
обрушился, а уж немцу ли не обрушиться".
Осушили они посудины, настрочили жалобу, и понес ее Сафроныч утром к
судье опять по той же большой дороге через забор; и хотя он и верил и не
верил приказному, что "дело это идет к неожиданному благополучию", но
значительно успокоился. Сафроныч остудил печь, отказал заказы, распустил
рабочих и ждет, что будет всему этому за конец, в ожидании которого не
томился только один приказный, с шумом пропивавший по трактирам сто
рублей, которые сорвал с Пекторалиса, и, к вящему для всех интересу и
соблазну, а для Гуго Карлыча к обиде, - хвастался пьяненький, как жестоко
надул он немца.
Все это создало в городе такое положение, что не было человека, который
бы не ожидал разбирательства Сафроныча и Пекторалиса. А время шло;
Пекторалис все пузырился, как лягушка, изображающая вола, а Сафроныч все
переда в своем платье истер, лазя через забор, и, оробев, не раз уже
подсылал тайком от Жиги к Пекторалису и жену и детей за пардоном.
Но Гуго был непреклонен.
"Нет, - говорил он, - я к нему приду по его приглашению, но приду на
его похороны блины есть, а до того весь мир узнает, что такое моя железная
воля".

15

- И вот получили и Сафроныч и Пекторалис повестки - настал день их, и
явились они на суд.
Зала была, разумеется, полна, - как я говорил, это смешное дело во всем
городе было известно. Все знали весь этот курьез, не исключая и
происшествия с подьячим, который сам разболтал, как он немца надул. И мы,
старые камрады [товарищи (нем.)] Пекторалиса, и принципалы наши - все
пришли посмотреть и послушать, как это разберется и чем кончится.
И Пекторалис и Сафроныч - прибыли оба без адвокатов. Пекторалис,
очевидно, был глубоко уверен в своей правоте и считал, что лучше его никто
не скажет, о чем надо сказать; а Сафронычу просто вокруг не везло: его
приказный хотел идти говорить за него на новом суде и все к этому
готовился, да только так заготовился, что под этот самый день ночью пьяный
упал с моста в ров и едва не умер смертию "царя поэтов". Вследствие этого
события Сафроныч еще более раскапустился и опустил голову, а Пекторалис
приободрился: он был во всеоружии своей несокрушимой железной воли,
которая теперь должна была явить себя не одному какому-нибудь частному
человеку или небольшому семейному кружку, а обществу целого города. Стоило
взглянуть на Пекторалиса, чтобы оценить, как он серьезно понимает значение
этой торжественной минуты, и потому не могло быть никакого сомнения, что
он сумеет ею воспользоваться, что он себя покажет, - явит себя своим
согражданам человеком стойким и внушающим к себе уважение и, так сказать,
отольет свой лик из бронзы, на память временам. Словом, это был, как
говорят русские офицеры, "момент", от которого зависело все. Пекторалис
знал, что его странный анекдот с свадьбою и женитьбой вызвал на свет
множество смешных рассказов, в которых его железная воля делала его
притчею во языцех. К истинным событиям, начиная с его двухмесячного
путешествия зимою в клеенчатом плаще до русской войны с Офенбергом и
легкомысленного предания себя в жертву надувательства пьяного подьячего, -
прилагались небылицы в лицах самого невозможного свойства. И впрямь,
Пекторалис сам знал, что судьба над ним начала что-то жестоко потешаться и
(как это всегда бывает в полосе неудач) она начала отнимать у него даже
неотъемлемое: его расчетливость, знание и разум. Еще так недавно он,
устраивая свое жилье в городе, хотел всех удивить разумною
комфортабельностью дома и устроил отопление гретым воздухом - и в чем-то
так грубо ошибся, что подвальная печь дома раскалялась докрасна и грозила
рассыпаться, а в доме был невыносимый холод. Пекторалис мерз сам, морозил
жену и никого к себе не пускал в дом, чтобы не знали, что там делается, а
сам рассказывал, что у него тепло и прекрасно; но в городе ходили слухи,
что он сошел с ума и ветром топит, и те, которые это рассказывали, думали,
что они невесть как остроумны. Говорили, что будто колесница, на которой
Пекторалис продолжал ездить "мордовским богом", удрала с ним насмешку,
развалясь, когда он переезжал на ней вброд речку, - что кресло его будто
тут соскочило и лошадь с колесами убежала домой, а он остался сидеть в
воде на этом кресле, пока мимоехавший исправник, завидя его, закричал:
"Что это за дурак тут не к месту кресло поставил?"
Дурак этот оказался Пекторалис.
И взял будто исправник снял Пекторалиса с этого кресла и привез его
сушиться в его холодный дом; а кресло многие люди будто и после еще в реке
видели, а мужики будто и место то прозвали "немцев брод". Что в этом было
справедливо, что преувеличено и в чем - добраться было трудно; но кажется,
что Гуго Карлыч действительно обломился и сидел на реке и исправник привез
его. И сам исправник об этом рассказывал, да и колесницы мордовского бога
более не видно было. Все это, как я говорю, по свойству бед ходить
толпами, валилось около Пекторалиса, как из короба, и окружало его
каким-то шутовским освещением, которое никак не было выгодно для его в
одно и то же время возникавшей и падавшей большой репутации, как
предприимчивого и твердого человека.
Наша милая Русь, где величия так быстро возрастают и так скоро
скатываются, давала себя чувствовать и Пекторалису. Вчера еще его слово в
его специальности было для всех закон, а нынче, после того как его Жига
надул, - и в том ему веры не стало.
Тот же самый исправник, который свез его с речного сидения, позвал его
посоветоваться насчет плана, сочиняемого им для нового дома, - и просит:
"Так, - говорит, - душа моя, сделай, чтобы было по фасаду девять сажен,
- как место выходит, и чтобы было шесть окон, а посередине балкон и
дверь".
"Да нельзя тут столько окон", - отвечал Пекторалис.
"Отчего же нельзя?"
"Масштаб не позволит".
"Нет, ты не понимаешь, ведь это я буду в деревне строить".
"Все равно, что в городе, что в деревне, - нельзя, масштаб не
позволяет".
"Да какой же у нас в деревне масштаб?"
"Как какой? Везде масштаб".
"Я тебе говорю, нет у нас масштаба. Рисуй смело шесть окон".
"А я говорю, что этого нельзя, - настаивал Пекторалис, - никак нельзя:
масштаб не позволяет".
Исправник посмотрел-посмотрел и засвистал.
"Ну, жаль, - говорит, - мне тебя, Гуго Карлыч, а делать нечего, -
видно, это правда. Нечего делать, - надо другого попросить нарисовать".
И пошел он всем рассказывать:
"Вообразите, Гуго-то как глуп, я говорю: я в деревне вот столько-то
окон хочу прорубить, а он мне: "маштап не дозволит".
"Не может быть?"
"Истинна, истинна; ей-богу, правда".
"Вот дурак-то!"
"Да вот и судите! Я говорю: образумься, душенька, ведь я это в своей
собственной деревне буду делать; какой же тут карта или маштап мне смеет
не позволить? Нет; так-таки его, дурака, и не переспорил".
"Да, он дурак".
"Понятно, дурак: в помещичьем имении маштап нашел. Ясно, что глуп".
"Ясно; а все кто виноват? мы!"
"Разумеется, мы".
- "Зачем возвеличали!"
"Ну, конечно".
Одним словом, Пекторалис был к этой поре не в авантаже, - и если бы он
знал, что значит такая полоса везде вообще, а в России в особенности, то
ему, конечно, лучше было бы не забивать ворота Сафронычу.
Но Пекторалис в полосы не верил и не терял духа, которого, как ниже
увидим, у него было даже гораздо больше, чем позволяет ожидать все его
прошлое. Он знал, что самое главное не терять духа, ибо, как говорил Гете,
"потерять дух - все потерять" (*19), и потому он явился на суд с
Сафронычем тем же самым твердым и решительным Пекторалисом, каким я его
встретил некогда в холодной станции Василева Майдана. Разумеется, он
теперь постарел, но это был тот же вид, та же отвага и та же твердая
самоуверенность и самоуважение.
"Что вы не взяли адвоката?" - шептали ему знакомые.
"Мой адвокат со мною".
"Кто же это?"
"Моя железная воля", - отвечал коротко Пекторалис перед самою
решительною минутою, когда с ним более уже нельзя было переговариваться,
потому что начался суд.

16

- Для меня есть что-то столь неприятное в описании судов и их
разбирательств, что я не стану вам изображать в лицах и подробностях, как
и что тут деялось, а расскажу прямо, что содеялось.
Сафроныч пересеменивал, почтительно стоя в своем длиннополом коричневом
сюртуке, пострадавшем спереди от путешествия по заборам, и рассказывал
свое дело, простодушно покачивая головою и вяло помахивая руками, а Гуго
стоял, сложивши на груди руки по-наполеоновски, - и или хранил спокойное
молчание, или давал только односложные, твердые и решительные ответы.
Нехитрое дело просто выяснилось сразу: о воротах и проезде через двор в
контракте действительно ничего сказано не было - и по тону речей
расспрашивавшего об этом судьи ясно было, что он сожалеет Сафроныча, но не
видит никаких оснований защитить его и помочь ему. В этой части дело
Сафроныча было проиграно; но неожиданно для всех луна оборотилась к нам
тем боком, которого никто не видал. Судья предъявил документы, которыми
удостоверялись убытки Сафроныча от самочинства Пекторалиса. Они не были
особенно преувеличены: их было высчитано по прекращении средств его
производства по пятнадцати рублей в день.
Расчет этот был точен, ясен и несомненен. Сафроныч мог иметь
действительный убыток в этом размере, если бы производство его шло как
следует, но как оно на самом деле никогда не шло по его беспечности и
невнимательности.
Но в виду суда было одно: ежедневный убыток в том размере, в каком он
представлен возможным и доказан.
"Что вы на это скажете, господин Пекторалис?" - вопросил судья.
Пекторалис пожал плечами, улыбнулся и отвечал, что это не его дело.
"Но вы причиняете ему убытки".
"Не мое дело", - отвечал Пекторалис.
"А вы не хотите ли помириться?"
"О, никогда!"
"Отчего же?"
"Господин судья, - отвечал Пекторалис, - это невозможно: у меня
железная воля, и это все знают, что я один раз решил, то так должно и
оставаться, и этого менять нельзя. Я не отопру ворота".
"Это ваше последнее слово?"
"О да, совершенно последнее слово".
И Пекторалис стал с своим выпяченным подбородком, а судья начал писать
- и писал не то чтобы очень долго, а написал хорошо.
Решение его в одно и то же время доставляло и полное торжество железной
воле Пекторалиса, и резало его насмерть - Сафронычу же оно, по точному
предсказанию Жиги, доставляло одно неожиданнейшее счастье.
Судебный приговор не отворял забитых Пекторалисом ворот, - он оставлял
немца в его праве тешить этим свою железную волю, но зато он обязывал
Пекторалиса вознаграждать убытки Сафроныча в размере пятнадцати рублей за
день.
Сафроныч был доволен этим решением; но, ко всеобщему удивлению, на него
выразил удовольствие и Пекторалис.
"Я очень доволен, - сказал он, - я сказал, что ворота будут забиты, и
они так останутся".
"Да, но вам это будет стоить пятнадцать рублей в день".
"Совершенно верно; но он ничего не выиграл".
"Выиграл пятнадцать рублей в день".
"А я об этом не говорю".
"Позвольте, что же это составит: двадцать восемь рабочих дней в
месяце..."
"Кроме Казанской".
"Да, кроме Казанской, - это двести восемьдесят, да сто сорок, - всего
четыреста двадцать рублей в месяц. Около пяти тысяч в год. Батюшка, Гуго
Карлыч, ведь это черт возьми совсем такую победу! Ведь он этого никогда бы
не заработал: это он просто вас себе в крепость забрал".
Гуго моргал глазами, он чувствовал, что дело дорого обошлось, но волю
свою показал - и первое число внес судье сумму за покой Сафроныча и его
бедствие.
Так это и пошло далее: как, бывало, приходит первое число месяца,
Сафроныч несет в суд пятнадцать рублей своей месячной аренды, следующей от
него Пекторалису, а оттуда приносит домой через лестницу четыреста
двадцать рублей, уплаченные в его пользу Пекторалисом.
Славное дело; чудная жизнь пошла для Сафроныча! Никогда он так не жил,
да и не думал жить так легко, вольготно и прибыльно. Запер он свои доменки
и амбары - и ходит себе посвистывает да чаи распивает или водочкой с
приказным угощается, а потом перелезет через лесенку и спит покойно и всех
уверяет, что "я, говорит, супротив немца никакой досады не чувствую. Это
его бог мне за мою простоту ниспослал. Теперь я только одного боюсь, чтобы
он прежде меня не помер. Да бог даст не помрет, он ко мне на похороны
блины есть обещался, а он свое слово верно держит. Накорми его тогда,
жена, хорошенько блинками, а пока пусть его бог на многое лето бережет на
меня работать".
И как Сафроныч и впрямь был человек незлобивый, то и действительно он
относился к Гуго Карлычу с полным благорасположением - и при встрече, где
еще далеко его, бывало, завидит, как уже снимает шапку и кланяется, а сам
кричит:
"Здравствуй, батюшка Гуга Карлыч! Здравствуй, мой кормилец!"
Но Гуго этой сердечной простоты не понимал, он принимал ее за обиду и
все за нее сердился.
"Ступай прочь, - говорит, - мужик; полезай через забор, где я тебе
дорогу положил".
А добродушный Сафроныч отвечает:
"И чего ты, милота моя, гневаешься, за что сердишься? Через забор
лезть, я и через забор полезу, - будь твоя воля, а я ведь к тебе со всем
моим уважением и ничем не обижаю".
"Еще бы ты смел меня обидеть!"
"Да и не смею же, государь мой, не смею, да и не за что. Напротив того,
за тебя навсегда со всею семьею каждое утро и вечер богу молюсь".
"Не надо мне этого".
"Ах, благодетель, да нам-то это надо, чтобы тебя как можно дольше бог
сохранил, я в том детям внушаю: не забывайте, говорю, птенцы, чтобы ему,
благодетелю нашему, по крайней мере, сто лет жить да двадцать на карачках
ползать".
"Что это такое "на карачках ползать"? - соображал Пекторалис. - "Сто
жить и двадцать ползать... на карачках". Хорошо это или нехорошо "на
карачках ползать"?"
Он решил об этом осведомиться - и узнал, что это более нехорошо, чем
хорошо, и с тех пор это приветствие стало для него новым мучением. А
Сафроныч все своего держится, все кричит:
"Живи и здравствуй и еще на карачках ползай".
Семья проигравшего процесс Сафроныча хотя и сообщалась с миром через
забор, но жила благодаря контрибуции, собираемой с Пекторалиса, в таком
довольстве, какого она никогда до этих пор не знала, и, по сказанному
Жигою, имела покой безмятежный, но зато выигравшему свое дело Пекторалису
приходилось жутко: контрибуция, на него положенная, при продолжении ее из
месяца в месяц была так для него чувствительна, что не только поглощала
все его доходы, но и могла угрожать ему решительным разорением.
Правда, что Пекторалис крепился и никому на свою судьбу не жаловался -
и даже казался веселым, как человек, публично отстоявший свое право на
всеобщее уважение, но в веселости этой уже начинало обозначаться нечто как
будто притворное. Да и в самом деле, ведь не мог же этот упрямец не видать
впереди, чем это кончится, - и не мог же он с развеселою душою ожидать
этого комичного и отчаянного исхода. Дело было просто и ясно: сколько бы
Пекторалис ни работал и как бы много ни заработал, все это у него должно
было идти на удовлетворение Сафроныча. Не мог же Пекторалис с первого года
заработать более пяти-шести тысяч, а от этого у него ничего не могло
оставаться не только на развитие дела, даже на свое житье. Поэтому дело
его в самом уже начале стало быстро клониться к упадку - и печальный конец
его уже можно было предвидеть. Воля Пекторалиса была велика, но капитал
слишком мал для того, чтобы выдерживать такие капризы, - и, нажитый в
России, он снова стремился опять сюда же и попасть в свое русло.
Пекторалис выдерживал сильное испытание и, очевидно, решился погибнуть, но
живой не сдаться, - и история эта бог весть чем бы кончилась, если бы
случай не распорядился подготовить ей исход самый непредвиденный.

17

- В описанном мною положении прошел целый год и другой, Пекторалис все
беднял и платил деньги, а Сафроныч все пьянствовал - и совсем, наконец,
спился с круга и бродяжил по улицам. Таким образом, дело это обоим
претендентам было не в пользу, но был некто, распоряжавшийся этою
операцией умнее. Это была жена Сафроныча, такая же, как и ее муж,
простоплетная баба, Марья Матвеевна, у которой было, впрочем, то
счастливое перед мужем преимущество, что она сообразила:
"Ну а как мы все-то у немца переберем, тогда что будет?"
Соображение это имело и свои резонные основания и свои важные
последствия. Марья Матвеевна видела ясно, чего, впрочем, и мудрено было не
видеть, что к концу второго года фабрика Пекторалиса уже совсем стояла без
работы и Гуго сам ходил в жестокие морозы без шубы, в старой, изношенной
куртке, а для форса только pince-nez на шнурочке наружу выпустил. У него
уже не оставалось никакого имущества и, что хуже всего, никакой серьезной
репутации, кроме той шутовской, которую он приобрел у нас своею железною
волею. Но она ему, по правде сказать, ни на что полезное не могла
пригодиться.
К тому же над ним в это время стряслась еще беда: его покинула его
дражайшая половина - и покинула самым дерзким и предательским образом,
увезя с собою все, что могла захватить ценного. К вящему горю, Клару
Павловну еще все оправдывали, находя, что она должна была сбежать,
во-первых, потому, что у Пекторалиса в доме необыкновенные печи, которые в
сенях топятся, а в комнатах не греют, а во-вторых, потому, что у него у
самого необыкновенный характер - и такой характер аспидский, что с ним
решительно жить невозможно: что себе зарядит в голову, непременно чтобы по
его и делалось. Дивились даже, что жена от него ранее не сбежала и не
обобрала его в то время, когда он был поисправнее и не все еще перетаскал
в штраф Сафронычу.
Таким образом, злополучный Гуго был и кругом обобран, и кругом обвинен
во всем, и притом нельзя сказать, чтобы для этого обвинения не
существовало совсем основания. Обворовывать его, разумеется, не следовало,
но жить с ним действительно, должно быть, было невыносимо, и вот за то он
оставался один-одинешенек и, можно было сказать, уже нищ и убог, но
все-таки не поддавался и берег свою железную волю. Не в лучшем, однако,
положении, как я сказал, был и Сафроныч, который проводил все свое время в
трактирах и кабачках и при встречах злил немца желанием ему сто лет
здравствовать и двадцать на карачках ползать.
Хотя бы этого, по крайней мере, не было; хотя бы этот позор и поношение
от Пекторалиса были отняты - все бы ему было легче.
И вот он, кажется, более для того, чтобы освежить положение, подал на
Сафроныча жалобу, чтобы наказать того за эти "карачки", на которых, по
мнению Пекторалиса, немцу нет никакого резона ползать.
"Это вот он сам и есть, который сам часто из трактиров на карачках
ползает", - говорил Пекторалис, указывая на Сафроныча; но Сафронычу так же
слепо везло, как упрямо не везло Пекторалису, - и судья, во-первых, не
разделил взгляда Гуго на самое слово "карачки" и не видал причины, почему
бы и немцу не поползти на карачках; а во-вторых, рассматривая это слово по
смыслу общей связи речи, в которой оно поставлено, судья нашел, что
ползать на карачках, после ста лет жизни, в устах Сафроныча есть выражение
высшего благожелания примерного долгоденствия Пекторалису, - тогда как со
стороны сего последнего это же самое слово о ползанье Сафроныча из
трактиров произносимо _как укоризна_, за которую Гуго и надлежит
подвергнуть взысканию.
Гуго своим ушам не верил, он все это считал вопиющею бестолковщиною и
возмутительною русскою несправедливостью. Но тем не менее он по просьбе
обрадовавшегося Сафроныча был присужден к вознаграждению его десятью
рублями и окончательно потерялся. Пекторалис должен был взнести последний
грош на удовлетворение Сафронычу за обиду его "карачками" - и, исполнив
это, он почувствовал, что ему уже ничего иного не оставалось, как
проклясть день своего рождения и умереть вместе со своею железною волею.
Он бы, вероятно, так и сделал, если бы не был связан намерением "пережить"
своего врага и прийти есть блины к нему на похороны. Должен же был
Пекторалис сдержать это слово!
Пекторалис был некоторым образом в гамлетовском положении, в нем теперь
боролись два желания и две воли - и, как человек, уже значительно
разбитый, он никак не мог решить, "что доблестнее для души" (*20) -
наложить ли на себя с железною волею руку, или с железною же волею
продолжать влачить свое бедственнейшее состояние?
А десять рублей, отнесенные им в удовлетворение Сафроныча за "карачки",
были последние его деньги - и контрибуцию на следующий месяц ему вносить
было нечем.
"Ну что же, - говорил он себе, - придут в дом и увидят, что у меня
ничего нет... _У меня ничего нет_, и я даже сегодня уже не ел, и завтра...
завтра я тоже ничего не буду есть, и послезавтра тоже - и тогда я умру...
Да, я умру, но моя воля будет железная воля".
Между тем, когда Пекторалис, находясь в таком ужасном поистине
состоянии, переживал самые отчаянные минуты, в судьбе его уже готов был
неожиданный кризис, который я не знаю как назвать - благополучным или
неблагополучным. Дело в том, что в это же время и в судьбе Сафроныча
происходило событие величайшей важности - событие, долженствовавшее резко
и сильно изменить все положение дел и закончить борьбу этих двух героев
самым невероятнейшим финалом.

18

- Надо сказать, что пока Пекторалис с Сафронычем тягались - и первый,
разоряясь, сносил определенными кушами все свои достатки в пользу
последнего, - этот, сделавшись настоящим пьяницею, все-таки был в лучшем
положении. Этим он был обязан своей жене, которая не бросила Сафроныча,
как бросила своего мужа Клара; Марья Матвеевна, напротив, взяла
распившегося мужа в руки. Она сама носила за него аренду и сама отбирала у
Сафроныча получаемую им с Пекторалиса контрибуцию. Чтобы
распьянствовавшийся мужик не спорил с нею и подчинялся установленному
женою порядку, она его не отягощала без меры и выдавала ему в день по
полтине, которую Сафроныч и имел право расходовать по собственному его
усмотрению. Расход этот, разумеется, имел одно назначение: Сафроныч в
течение дня пропивал свою полтину и к ночи возвращался домой по хорошо
известной ему лестнице через забор. Никакая степень опьянения не сбивала
его с этой оригинальной дороги. Бог, охраняющий, по народному поверью,
младенцев и пьяных, являл над Сафронычем все свое милосердие во тьме, под
дождем, снегом и гололедицей; всегда Сафроныч благополучно поднимался по
лестнице, достигал вершины забора и благополучно сваливался на другую
сторону, где у него на этот случай была подброшена кучка соломы. И он
думал продолжать это так долго, как долги сто двадцать лет, которые он
сулил жить и ползать Пекторалису. Сафронычу и в ум не приходило, чтобы
фонды Пекторалиса иссякли. Где этому статься, чтобы у немца в России денег
недостало? Кому-кому, а на их долю все достанет.
Хозяйка же Сафроныча в бабьей простоте "без направления" думала иначе
и, переняв все деньги, мужем с Пекторалиса взысканные, собрала капиталец,
с которым не хотела более лазить через забор, и купила себе домик -
хороший домик, чистенький, веселенький, на высоком фундаменте и с
мезонинчиком и с остренькою высокою крышею - словом, превосходный домик, и
притом рядом с своим старым пепелищем, где все их дела расстроил железный
Гуго.
Эта покупка происходила как раз около того времени, когда Сафроныч
судился с Пекторалисом за "карачки", и в тот день, когда бывший чугунщик
одержал над немцем неожиданную победу и получил десятирублевый штраф,
семья Сафроныча перебиралась в свое новое жилище и располагалась в нем с
давно незнакомым ей комфортом.
Сам Сафроныч не принимал в этом никакого участия, и семья, давно
считавшая его неблагонадежным, не ожидала его помощи и устраивалась сама,
как хотелось и как умела.
Сафроныч же, получив значительную для него сумму в десять рублей, утаил
ее от жены, благополучно перебрался с ними в трактир и загулял самым
широким загулом. Три дня и три ночи семья его провела уже в своем новом
доме, а он все кочевал из трактира в трактир, из кабака в кабачок - и
попивал себе с добрыми приятелями, желая немцу сто лет здравствовать и
столько же на карачках ползать. В благодушии своем он сделал ему надбавку
и вопиял:
"Глупый я человек, - очень глупый: правду мне покойник Жига говорил,
что я глуп, а мне неожиданная благодать в сем немце дарована. А за что?
"Что есть человек, что ты помниши его, или сын человеч, что ты посещаеши
его" (*21). Где это сказано?"
"В Писании".
"То-то и есть, что в Писании, а мы много ли про него помним? Ох, как не
помним, совсем не помним!"
"Слабы".
"Разумеется, слабы, - червь, а не человек, поношение человеков. А бог
захочет - и червя сохранит, устроит тебя так, что лучше требовать нельзя,
сам этак никогда и не выдумаешь. Слаб ты - он тебе немца пошлет и живи за
его головою".
"Только вот одно гляди, - предостерегали его, - как бы твой немец не
измучился да ворот не отпер".
Но одуревший Сафроныч этого не боялся.
"Куда ему отпереть, - отвечал он, - ни за что он не отопрет. Ему перед
своею нациею стыдно. У них ведь это уже такое положение, что сказал, то
чтобы непременно и сдействовать".
"Ишь ты какие сволочи!"
"Да уж у них это так, особенно же он на суде прямо объяснил: "у меня,
говорит, воля железная", - где же ему с нею справиться. Ему и так тяжело".
"Тяжело".
"Не дай бог этакой воли человеку, особенно нашему брату русскому, -
задавит".
"Задавит".
"Давай лучше выпьем, зачем про такое говорить, теперь дело под вечер.
Ну, дай бог, чтобы ему сто лет здравствовать и меня пережить".
"И то, брат, пусть переживет".
"И я говорю, пусть переживет, это ему, по крайности, утешением будет".
"Как же!"
"Пусть придет и блинков съест".
"Вот у тебя душа, Сафроныч!"
"Душа у меня добрая, но только, знаешь, пусть он переживает... но
только самую крошечку".
"Да, безделицу".
"Вот так, вот так, этого стаканчика по рубчик".
"И хорошо".
"Да; вот по самый по маленький рубчик".
Отмеря это, приятели выпили и еще потом долго выпивали за всякие
здоровья - и, наконец, стали пить за упокой души благодетеля приказного
Жиги, который устроил им всю эту благостыню, и затянули нестройно и громко
"вечную память", но тут-то и произошло то странное начало конца, которое
до сих пор осталось ни для кого не объяснимым.
Только что пьяницы пропели покойнику вечную память, как вдруг с темного
надворья в окно кабака раздался сильный удар, глянула чья-то страшная
рожа, - и оробевший целовальник (*22) в ту же минуту задул огонь и
вытолкал своих гостей взашей на темную улицу. Приятели очутились по колено
в грязи и в одно мгновение потеряли друг друга среди густого и скользкого
осеннего тумана, в который бедный Сафроныч погрузился, как муха в мыльную
пену, и окончательно обезумел.
Едва держась на ногах, долго он старался спрятать в карман захваченный
на бегу нераскупоренный штоф (*23) водки - и потом хотел было кого-то
начать звать, но язык его, после сплошной трехдневной работы, вдруг так
сильно устал, что как прилип к гортани, так и не хочет шевелиться. Но и
этого мало, - и ноги Сафроныча оказались не исправнее языка, и они так же
не хотели идти, как язык отказывался разговаривать, да и весь он стал
никуда не годен: и глаза не видят, и уши его не слышат, и только голову ко
сну клонит.
"Эге, ну нет, ты, черт тебя возьми, меня этим не обманешь! - подумал
Сафроныч, - этак Жига лег спать, да и совсем не встал, а я еще не хочу,
чтобы меня немец много пережил. Пусть переживет, да только немножечко".
И он приободрился; сделал еще шагов пять - и, чувствуя, что влез в
грязь выше колен, снова остановился.
"Ей-богу, того и гляди, утонешь, не хуже Англии, - повторил он в своих
мыслях, - и черт знает, куда это я так глубоко залез, да и где мой дом? А?
Где, и неправда, мой дом? Где моя лестница? "Черт с квасом съел?" Кто это
там говорит, что мой дом черт с квасом съел? А? Выходи: если ты добрый
человек, я тебя водкой попотчую, а не то давай делать русскую войну".
"Давай!" - послышалось из тумана, - и в то же самое время кто-то дал
Сафронычу сильную затрещину, от которой тот так и упал в болото.
"Ну, шабаш, - подумал он, - всю память отшибло, и не знаю, что это со
мною делается. И куда это к черту все мои приятели делись? Экие пьяницы!
Вот уже правда - нехорошо пить с пьяницами, ни за что больше не буду пить
с пьяницами. Что? Да кто это со мною все разговаривает? Слышишь, скажи,
пожалуйста: чего ты это на мне ищешь? Ничего, братец, не найдешь: а штоф я
под себя спрятал. Ага! стой, стой! Зачем же ты меня теперь так больно за
вихор? Ведь это беспользительно. А теперь опять за уши - ну, это,
разумеется, другое дело, это в память приводит, только опять-таки и это
мне больно, - дай я лучше так встану".
И он - сколько волею, столько же неволею и своею охотою - встал и,
кажется, пошел. Не то чтобы настояще в этом уверен, а кажется ему, что или
идет, или так просто под ним земля убывает, но только что-то
делается-делается, кто-то его ведет, поддерживает и ничего не говорит.
Только раз сказал: "А, вот это кто!" - и повел.
"Что это, кто меня ведет? Ну, если это черт? Да и должно быть
что-нибудь непутное. А впрочем, пусть только доведет до лестницы, я свой
путь узнаю".
И вот привел Сафроныча его поводырь к лестнице и говорит:
"Полезай, да держись за перила покрепче".
Сафронычу в это время после прогулки возвратился язык, к он отвечает:
"Постой, брат, постой, я свое дело тверже тебя знаю: моя лестница без
перил".
Но поводырь не стал долго разговаривать и, схватив, начал опять мять
уши Сафроныча, точно бересту.
"Вспомнил?" - говорит.
"Ну, - думает Сафроныч, - лучше скажу, что вспомнил", - и полез.
И как полез он на эту лестницу, так лезет и лезет - и все ей нет конца.
"Ей-богу же это не мой дом!" - соображает Сафроныч, который, чем выше
стал подниматься, тем яснее припоминать, как, бывало, он поднимался по
своей лесенке, и все что шаг кверху, то все ему, бывало, становится
светлее и светлее - и звезды, и месяц, и лазурь небесная открывается...
Правда, что теперь такая непогодь, но а все же это ни на что не похоже:
что ни ступень вверх, то темнее и темнее делается. Отчего же это уже
совсем ни зги не видно, и что за темнота в воздухе, что со всех сторон
сдавливает, и удушливый запах сажи и золы? И нет этому конца, нет
заветного верха забора, с которого Сафронычу давно бы пора сделать низовое
движение, а вместо того все дорога идет вверх и вверх, - и вдруг страшный
оглушающий удар в темя, такой удар, от которого у бедного Сафроныча не
искры, а целые снопы света брызнули из глаз и осветили... кого бы вы
думали? - осветили приказного Жигу!
Не думайте, пожалуйста, что это, например, снилось во сне Сафронычу или
что-нибудь в этом роде. Нет: это было именно так, как я вам рассказываю.
Сафроныч шел вверх по бесконечно длинной лестнице и пришел к Жиге,
которого узнал при внутреннем освещении, и сказал:
"Ну, будь на то божья воля, здравствуй!"
А Жига сидит на каменном стуле и тоже кивает ему и отвечает:
"Здравствуй, рад, что ты пожаловал: а то у нас здесь давно на тебя
провиант отпускается".
"Да, так это я вот где... Темно же у вас тут в аду; ну да делать
нечего, стало быть здесь мой предел".
И Сафроныч сел, достав штоф, выпил сколько вошло и подал Жиге.

19

- Меж тем как с заблудившимся пьяным Сафронычем случились такие
странные происшествия и он остался проводить время с мертвым Жигою на
какой-то необъяснимой чертовской высоте, которую он принимал за кромешную
область темного ада, - все его семейные проводили весьма тревожную ночь в
своем новом доме. Несмотря на то, что все они страшно устали с переноскою
и устройством хозяйства на новом месте, крепкий сон их был беспрестанно
нарушаем самым необъяснимым шумом, который начался раньше полуночи и
продолжался почти до самого утра. И хозяйке и всем домашним сначала
слышалось, что у них над самыми их головами по чердаку кто-то ходит -
сначала тихо, как еж, а потом словно начал сердиться: что-то такое
переставлял, что-то швырял и вообще страшно возился и не давал покою. Иным
казалось даже, что они как будто слышат какой-то говор, какой-то тихий
звон и вообще непонятный гул. Просыпавшиеся ко всему этому тревожно
прислушивались, будили друг друга, крестились и без противоречий
единогласно решили, что причиняемое им сверху беспокойство есть, конечно,
не что иное, как проказы какой-нибудь нечистой силы, которая, как всякому
православному человеку известно, всегда забирается в новые дома ранее
хозяев и размещается преимущественно на вышках, сеновалах и чердаках,
вообще в таких местах, куда не ставят образа.
Очевидно, с доброю семьею Сафроныча стряслось то же самое, то есть черт
забежал в их новый дом прежде, чем они туда переехали. Иначе это не могло
быть, потому что Марья Матвеевна как только вошла в дом, так сейчас же
собственною рукою поделала на всех дверях мелом кресты - и в этой
предусмотрительности не позабыла ни бани, ни той двери, которая вела на
чердак. Следовательно, ясно, что нечистой силе здесь свободного пути не
было, и также ясно, что она забралась сюда ранее.
Но оказалось, что могло быть и иначе: когда после этой тревожной ночи
наступило утро и с приближением его успокоился чертовский шум и прошел
страх, то вышедшая впереди всех из комнаты Марья Матвеевна увидела, что
дверь на чердачную лестницу была открыта настежь, и меловой крест,
сделанный рукою этой благочестивой женщины, таким образом скрылся за
створом и оставил вход для дьявола ничем не защищенным.
Марья Матвеевна, обнаружив эту оплошность, тотчас же произвела
дознание, кто вчера последний лазил на чердак.
После долгих об этом исследований и препирательств среди младших членов
семейства подозрения, а потом и довольно сильные улики пали на одну из
младших дочерей, босоногую Феньку, которая родилась с заячьей губою и за
это не пользовалась в семье ничьим расположением. Если еще кто-нибудь
оказывал ей какое-нибудь сострадание, то это разве пьяный отец, который в
акте рождения дитяти с заячьей губою не видал большой собственной вины
ребенка и даже не проклинал и не бил ее. Девочка эта жила, что называется,
в полном семейном загоне, она велась впроголодь, употреблялась на самые
черные послуги, спала на полу, ходила босиком, без теплого шушуна и в
затрапезных лохмотьях. Ясные улики говорили, что она одна последняя ходила
вчера поздно вечером с фонарем наверх "кутать трубу" и, всего вероятнее,
по своей ребячьей трусливости слетела оттуда сломя голову и забыла
запереть за собою дверь, а так и оставила ее, отмахнув к стене тою
стороною, где был начертан рукою Сафронихи меловой крест - "орудие на
супостата". Затем, разумеется, ясно, как супостат этим воспользовался, -
проскочил на чердак и очень рад, что может не давать доброму семейству
целую ночь покоя. Конечно, и у него тоже, вероятно, свои хлопоты, потому
что и ему тоже надо было устроиться; но Марья Матвеевна была на этот счет
эгоистка, она не имела снисхождения к чужой необходимости и взялась
поправлять дело с подвержения виновной строгой и беззаконной
ответственности. Отыскав за печью трегубую Феньку, она привела ее за вихор
к двери и начала ее здесь трясти и приговаривать:
"Вот, чтобы по твоим следам черт не ходил, я эту дверь твоим лбом
затворю".
И она, точно, стукнула лбом девочки в дверь и наложила клямку, но едва
только это было сделано, нечистая сила снова взбудоражилась и притом с
неожиданным и страшным ожесточением. Прежде чем смолк жалостный писк
ребенка, над головами всей собравшейся здесь семьи наверху что-то
закрутилось, забегало и с противуположной стороны в дверь сильно ударил
брошенный с размаха кирпич.
Это уже была слишком большая наглость. С детства знакомая со всеми
достоверными преданиями о чертях и их разнообразных проделках в
христианских жилищах, Марья Матвеевна хотя и слыхала, что черти чем попало
швыряются, но она, по правде сказать, думала, что это так только
говорится, но чтобы черт осмеливался бушевать и швырять в людей каменьями,
да еще среди белого дня - этого она не ожидала и потому не удивительно,
что у нее опустились руки, а освобожденная из них девочка тотчас же
выскочила и, ища спасения, бросилась на двор и стала метаться по закуткам.
Но лишь только за этою виновницею всеобщего беспокойства по тому же по
двору бросилась погоня, бес ожесточился и опять взялся за свое дело. Руки
у него, надо полагать, были отлично материализованы, потому что и целые
кирпичи и обломки летели в людей, составлявших погоню, с такою силою и
таким ожесточением, что все струсили за свою жизнь и, восклицая "с нами
крестная сила", все, как бы по одному мановению, бросились в открытый
курятник, где и спрятались в самом благонадежном месте - под насестью.
Бесспорно, что здесь им было очень хорошо в том отношении, что черт
здесь, конечно, уже ничего никому сделать не мог, потому что на насести
поет полуночный петух, имеющий на сей предмет особые, таинственные
повеления, насчет которых дьяволу известно кое-что такое, чего он имеет
основание побаиваться; но все же нельзя же тут и оставаться. В сумерки
придут сюда куры - и позиция, занятая под их решеткою, будет небезопасна в
другом роде.

20

- И вот, как только скрывшиеся в курятнике люди мало-помалу оправились
от обуявшей их паники, с ними произошло то, что происходит с большинством
всех суеверов и трусов на свете: от страха они начали переходить к
некоторому скептицизму. Первая зашевелилась батрачка Марфутка, очень живая
молодая бабенка, которой совсем не нравилось долго оставаться без всякого
движения в курятнике, за ней последовал батрак Егорка, хромой, но очень
шустрый рыжий парень, имевший привычку везде, где можно, шептаться с
батрачкою Марфуткой. Оба они и на этот раз обратились к своему любимому
занятию - и, пошептавшись, пришли, можно сказать, к самым неожиданным
результатам: их давно один с другим гармонировавшие умы прозрели в
сокровенную глубь вещей и заподозрили, что, может быть, все это дело не
чисто совсем с иной стороны.
Им пришло в голову, что вся эта ночная возня и теперешняя канонада
производилась совсем не чертом, а каким-нибудь негодным человеком,
которым, всего вероятнее и даже непременнее, по их выводам, мог быть немец
Пекторалис.
Со злости и с зависти, подлец, залез да и швыряется.
Марья Матвеевна, услыхав это, даже руками всплеснула, так это
показалось ей вероятным. И вот сейчас же из курятника была выпущена
вылазка, с целью ближайшего дознания и принятия надлежащих мер к
пресечению злоумышленнику средств к отступлению.
Батрак Егорка с Марфуткою, схватись рука за руку, выбежали из
курятника, сняли замок с амбара и заперли им чердачную дверь - и,
пошептавшись, о чем знали, в сенях, направились в разные стороны. Егорка
побежал оповестить соседним людям о происшествии и созвать их на выемку
засевшего на чердаке немца, а Марфутка стала у дверей с емками (*24),
чтобы бить Пекторалиса, если он пойдет сквозь дверь какою-нибудь своею
немецкою хитростию. Но немец сидел смирно и Марфутке не показывался. Зато
лишь только Егорка выскочил за калитку и бросился во всю прыть к базарному
месту, он на самом повороте за угол столкнулся нос к носу с Гуго
Карловичем. Это так поразило бедного парня, что он в первую секунду не
знал, что делать, но потом схватил немца за ворот и закричал: "Караул!" Не
ожидавший этого Пекторалис треснул Сафронычева батрака по голове сложенным
дождевым зонтиком и отшвырнул его в лужу. Странная смесь ощущений от этого
мягкого, но трескучего удара зонтиком и быстрого полета в грязь так
удивила Егорку, что он только сидел в луже и кричал:
"Чур меня, чур!"
Все внушенные Егорке Марфуткою подозрения рассеялись. Как ни прост был
этот бедный парень, он, однако, должен был сообразить, что если немец не
пролез сквозь запертую амбарным замком дверь, то надо полагать, что на
чердаке шалит не он, а кто-нибудь другой. И тут слабый ум Егорки, не
поддерживаемый Марфуткою, опять начал склоняться к обвинению во всем
домашнем беспокойстве черта. Так он и представил это дело всей базарной
публике, которая очень обрадовалась новости - и в полном сборе, толпою
повалила к дому Марьи Матвеевны, где, по докладу Егорки, происходили такие
редкостные, хотя, впрочем, конечно, как всякий спирит подтвердить может, -
самые вероятные дела, обличающие нынче у некоторых ученых людей близость к
нам существ невидимого мира.

21

- До вечера у Марьи Матвеевны перебывал весь город, все по нескольку
раз переслушали рассказ о сверхъестественном ночном и утреннем
происшествии. Являлась даже и какая-то полиция, но от нее это дело
скрывали, чтобы, храни бог, не случилось чего худшего. Приходил и учитель
математики, состоящий корреспондентом ученого общества. Он требовал, чтобы
ему дали кирпичи, которыми швырял черт или дьявол, - и хотел их послать в
Петербург.
Марья Матвеевна ему в этом решительно отказывала, боясь, чтобы ей за
это чего худого не сделали; но вострая Марфутка сбегала в баню и принесла
оттуда кирпич из-под припечки.
Учитель взял вещественное доказательство и понес его к аптекарю, с
которым они его долго рассматривали, нюхали, потом оба лизнули, облили
какою-то кислотою и оба разом сказали:
"Это кирпич".
"Это смело можно сказать, что кирпич".
"Да", - отвечал аптекарь.
"Его даже, кажется, можно и не посылать?"
"Да, кажется, можно", - отвечал аптекарь.
Но люди верующие, которым нет дела ни до каких анализов, проводили свое
время гораздо лучше и извлекли из него более для себя интересного:
некоторые из них, отличавшиеся особенною чуткостью и терпением, сидели у
Сафронихи до тех пор, пока сами сподобились слышать сквозь дверь, как на
чердаке кто-то как будто вздыхает и тихо потопывает, точно душа, в аду
мучимая. Правда, что и среди них тоже находились дерзкие; так, кто-то и
здесь подал было голос в пользу осмотра чердака через слуховое окно, но
эта дерзость так всем и показалась дерзостию и сейчас же была единогласно
отвергнута. Притом же здесь принято было в расчет и то, что предлагаемый
осмотр был далеко не безопасен, так как из этого же самого слухового окна,
о котором шла речь, тоже недавно еще летели камни, и канонада эта могла
возобновиться. А потому тот, кто посягнул бы на эту обсервацию (*25),
легко мог подвергнуться немалой неприятности.
Матвеевна, как женщина, прибегла к патентованному женскому средству - к
жалобе.
"Разумеется, - говорила она, - если бы у меня, как у других прочих, был
такой муж, как надобно, то есть хозяин, так это его бы дело слазить и все
это высмотреть. Но ведь мой муж в слабости, вот его пятый день и дома
нет".
"Правда, - отвечали ей соседки, - хозяина и лукавый не бьет".
"Ну, бить, положим, как не бьет".
"Ну да ежели и бьет, так все же это его дело".
А о Сафроныче все не было ни слуха ни духа, и никто не знал, где его и
искать, в каком кабачке. Может быть, он ушел далеко-далеко в какую-нибудь
деревеньку и пьянствует.
"О нем нечего думать, матушка Марья Матвеевна, - говорили все в один
голос, - а надо скорее думать, что учредить на сатану лучшее".
"Да что же, отцы мои, что лучше? Советуйте".
"Один тебе, родимая, совет: либо чеботаря Фоку кликнуть, чтобы он
выманул беса, либо воду освятить".
"Что вы, что вы про Фоку вспоминаете, - и так тут невесть что деется, а
Фока совсем сам бесово племя".
"Именно, разве бес беса погонит?"
"Ну, если так судите, то остается воду святить".
"А воду освятить я согласна, и еще к ночи это думала, да повернулась и
опять забыла; а теперь как уберусь, так пирогов напеку и подниму икону, и
пущай поют водосвятие... Да вот только Сафроныча дома нет".
"Ну, где его теперь ждать!"
"Разумеется, нельзя ждать, а все бы лучше, да он же и службу, голубчик
мой, любит и, бывало, сам чашу перед священником по всем комнатам носит и
сам молитвы поет. Как без него это и делать - не знаю, и кого звать - не
вздумаю".
"Протопопа позовите, он старший, его бес скорее испужается".
"Ну, легко ли кого звать, табачника. Нет, бог с ним, он папиросы сосет,
я лучше отца Флавиана позову".
"И отца Флавиана хорошо".
"Грузен он очень".
"Да; мягенький да пухленький и очень добр, и тоже он намедни у Ильиных
толчею святил, очень хорошо святит. Только чтобы во всех местах хорошенько
побрызгал, а то ведь он тучен, в иное место не подлезет - и этак зря, как
попало, издаля кропит".
"За этим смотреть будем".
"Да, вот если есть кто опытный смотреть, так ничего".
"Разумеется, надо смотреть, чтобы крест-накрест брызгал и приговаривал.
А он ведь, отец-то Флавиан, он по своей полноте в эту дверь на чердак не
пройдет".
"Да, он не пройдет".
"Разве расширить, что ли, ее? Это опять убытку много".
"Это убыточно".
"А вы вот что: отец Флавиан-то пусть посвятит, а кропить-то на чердак
дьякон Савва полезет. Право, его попросите, он такой подчегаристый (*26) -
всюду пройдет. Это самое лучшее, а то отец Флавиан с своею утробой на этой
лестнице еще, пожалуй, обломится я сам убьется".
"Храни боже такого греха, пусть живет, старец добрый и угодливый! Я раз
родами мучилась, послала протопопа просить, чтобы царские двери отворили,
ни за что не захотел".
"Видно, мало дали".
"Рубль посылала; а отец Флавиан, голубчик, за полтинник во всю ширь
размахнул".
"Да; он старик добродетельный, он пусть тут внизу останется да
приговаривает, а наверх пусть с водою и с кропилом один дьякон Савва
полезет. Ему ничего, если с ним что такое и случится, у него дьяконица
всякий месяц один раз с ума сходит, чай ему уже давно и жизнь-то надоела".
"Да, он ничего, он пойдет, он дьякон уважительный, куда хочешь полезет
и все как надо выкропит, а вы только за ним присмотрите, чтобы не спешил,
не как попало, а крест-накрест брызгал".
"Уже я за ним присмотрю, - отвечала Марья Матвеевна, - я, пожалуй, даже
и сама с ним, что бог даст, на отвагу полезу, только чтобы от этого
помоглося".
"Ну уже чего еще, если все это как надо сделать, да чтобы не помогло!
Надо только чтобы как можно скорее да духовнее".
"Родные мои, да чего же еще духовнее? - отвечала Марья Матвеевна, -
сейчас велю Марфутке пироги ставить, а Егорку к отцу Флавиану пошлю, чтобы
завтра, как ранню кончит, ко мне бы и двигал".
"Чудесно, Марья Матвеевна".
"Да чего же откладывать, разве же мне самой хорошо в одном доме с бесом
жить и ждать, что он, мерзавец, швырять будет. Будь у меня пироги, я бы
даже и до завтра этой мольбы не оставила".
"Нет, без пирогов, Марья Матвеевна, не делайте, без этого духовенству
нельзя, отец же Флавиан сам как хлопок и всякое тесто любит", -
подтвердили Марье Матвеевне ее советники и затем положили: еще один день и
одну ночь как-нибудь злополучной семье перебедовать, а между тем поставить
пироги и послать Егорку к отцу Флавиану, чтобы завтра прямо от ранней
обедни пожаловал с дьяконом Саввою к Марье Матвеевне на дому воду
посвятить и дьявола выгнать, а потом мягкого пирожка откушать.
Отец Флавиан, грузный-прегрузный и как пуховик мягкий, подагрический
старик, в засаленной камилавке, с большою белой бородой и обширным чревом,
выслушав от Егорки всю историю о бесе и призыв к его изгнанию, пропищал в
ответ тоненьким детским голоском:
"Хорошо, дитя, скажи, пусть готовится, будем и справимся; только пусть
мне пирожка два либо три с морковкою защипнут, а то у меня напоследях
стало что-то нутро слабо. А сам Василий Сафроныч еще не бывал дома?"
"Не бывал".
"Ну что делать, без него справимся, пусть пекут пирожки, справимся...
Да того... полотенце чтобы большое сготовили, потому что в этом случае я
ведь буду самый большой крест макать".
Егорка возвратился домой бегом и с прискоком и, проходя мимо слухового
окна, даже дьяволу шиш показал. Да и все приободрились, решив, что одну
ночь как-нибудь уже можно прокоротать, а чтобы не было очень страшно, то
все легли вместе в одной комнате, и только Егорка поместился на кухне, при
Марфутке, чтобы той не страшно было ночью вставать переваливать тесто,
которое роскошно грелось и подходило под шубою на краю печки.
Бес между тем совсем присмирел, он точно как будто прознал обо всем,
что на его голову затевалось. Целый день он не сделал никому из семейства
никакой гадости, только кое-кому слышалось все, что он как будто сопел; а
к ночи, когда стал забирать большой мороз, начал будто даже и покряхтывать
и зубами щелкать. Это и во всю ночь слышалось и Марье Матвеевне и всем,
кто на более или менее короткое время просыпался, но никого сильно это не
тревожило; всякий говорил только: "Так ему, врагу христианскому, и надо",
- и, перекрестясь, поворачивался на другой бок и засыпал.
Но, увы, такое пренебрежение, однако, было еще несвоевременно, оно
вывело злого духа из терпения, и в тот самый момент, как у церкви отца
Флавиана раздался третий удар утреннего колокола, на чердаке у Марьи
Матвеевны послышался самый жалостный стон, и в то же самое время в кухне
что-то рухнуло и полетело с необъяснимым шумом.
Марья Матвеевна вскочила и, забыв весь страх, выбежала в чем была на
этот разгром и остолбенела от новой бесовской каверзы.
Перед нею на полу у самой печи, на краю которой подходило в корчаге
пирожное тесто, стоял Егорка, весь с головы до ног обмазанный тестом, а
вокруг него валялись черепки разбитой корчаги.
И Марья Матвеевна, и Егор, и спустившая ноги с печи батрачка Марфутка,
все втроем так были этим озадачены, что в один голос крикнули:
"А, чтоб тебе пусто было!"
Таким-то недобрым предзнаменованием начался этот новый день, которому
суждено было осветить борьбу отца Флавиана и дьякона Саввы с загадочным
существом, шумевшим на чердаке и дошедшим до той крайней дерзости, чтобы
выбросить из горшка все тесто, назначенное на пироги духовенству.
И когда это, в какое время? Когда уже нельзя было завести новой опары и
когда о железное кольцо калитки звякал рукою сухой, длинный пономарь,
тащивший луженую чашу.
Как теперь все это уладить, чтобы не пострадало дело, которое имело
такое дурное начало и могло иметь еще худший конец?
По правде сказать, все это было гораздо интереснее, чем весь
Пекторалис, к судьбе которого это, по-видимому, весьма стороннее
обстоятельство имело самое близкое и роковое касательство.

22

- Марья Матвеевна была в страшном горе по поводу происшествия с тестом;
она решительно не знала, как объявить отцу Флавиану, что ему нет пирогов с
морковью, и решилась не смущать его этим, по крайней мере, до тех пор,
пока он отслужит водосвятие. Как женщина благоразумная и опытная, она
держалась выжидательного метода и была уверена, что время большой
фокусник, способный помочь там, где уже, кажется, и нет никакой
возможности ждать помощи. Так и вышло, водосвятие было начато тотчас же,
как пришло духовенство, а прежде чем служба была окончена, дело приняло
такой неожиданный оборот, что о пирогах с морковью некогда стало и думать.
Случилось вот что: едва в конце молебна дьякон Савва начал возглашать
многолетие хозяевам, как в чердачную дверь, которая оставалась до сих пор
замкнутою, послышался нетерпеливый стук, и чей-то как будто знакомый, но
упавший голос заговорил:
"Отоприте мне, отоприте!"
Сначала это, разумеется, произвело общий переполох, и все
присутствующие бросились в перепуге к отцу Флавиану...
Зрелище, открытое дверью, действительно было самое неожиданное: на
последней ступеньке лестницы в двери стоял сам Сафроныч или бес, принявший
его обличье. Последнее, конечно, было вероятнее, тем более что привидение
или лукавый дух хоть и хитро подделался, но все-таки не дошел до
оригинала; он был тощее Сафроныча, с мертвенною синевою в лице и почти с
совершенно угасшими глазами. Но зато как он был смел! Нимало не
испугавшись кропила, он тотчас же подошел к отцу Флавиану, подставил
горсточку и сам ждал, чтобы тот его покропил, что отец Флавиан и исполнил.
Тогда Сафроныч приложился к кресту и, как ни в чем не бывало, пошел
здороваться с семейными. Марья Матвеевна волей-неволей должна была
признать в этом полумертвеце своего настоящего мужа.
"Где же ты был, мой голубчик?" - спросила она, исполнясь к нему
сострадания и жалости.
"Там, куда меня бог привел за наказание, там и сидел".
"Это ты и стучал?"
"Должно быть, я стучал".
"Но зачем же ты швырялся?"
"А вы зачем девчонку обижали?"
"А ты зачем же сам вниз не лез?"
"Как же я мог против определения... Вот когда я многолетний глас
услыхал, я сейчас и спустился... Чайку мне, чайку потеплее, да на печку
меня пустите, да покройте тулупчиком", - заговорил он поспешно своим
хриплым и слабым голосом и, поддерживаемый под руки батраком и женою,
полез на горячую печь, где его и начали укутывать тулупами, меж тем как
дьякон Савва этим временем обходил с кропилом весь чердак и не находил там
ничего особенного.
Понятно, что после такого открытия о большом угощении уже нечего было
думать; появление Сафроныча в этом жалостном виде заставило свертеть все
это кое-как, на скорую руку, и Флавиан удовольствовался только горячим
чаем, который кушал, сидя в широком кресле, поставленном возле печки, где
отогревался Сафроныч и кое-как отвечал на шабольно (*27) предлагаемые ему
вопросы.
Все последние события представлялись Сафронычу таким образом, что он
был где-то, лез куда-то и очутился в аду, где долго беседовал с Жигою,
открывшим ему, что даже самому сатане уже надоела их ссора с Пекторалисом,
- и все это дело должно кончиться. Не противясь такому решению, Сафроныч
решил там и остаться, куда он за грехи свои был доставлен, и он терпел
все, как его мучили холодом и голодом и напускали на него тоску от плача и
стонов дочки; но потом услыхал вдруг отрадное церковное пение и особенно
многолетие, которое он любил, - и когда дьякон Савва помянул его имя, он
вдруг ощутил в себе другие мысли и решился еще раз сойти хоть на малое
время на землю, чтобы Савву послушать и с семьею проститься.
Толковее этого бедный человек ничего не мог рассказать, да и отцу
Флавиану жаль было его больше неволить. Бедняк был в самом жалком
положении, все он грелся и дрожал, не мог согреться. К вечеру, придя
немножко в себя, он пожелал поисповедаться и приготовиться к смерти, а
через день действительно умер.
Все это совершилось так неожиданно и скоро, что Марья Матвеевна не
успела прийти в себя, как ей уже надо было хлопотать о похоронах мужа. В
этих грустных хлопотах она даже совсем не обратила должного внимания на
слова Егорки, который через час после смерти Сафроныча бегал заказывать
гроб и принес странное известие, что "немец на старом дворе отбил ворота",
из-за которых шла долгая распря, погубившая и Пекторалиса и Сафроныча.
Теперь враг Пекторалиса был мертв, и Гуго мог, не нарушая обетов своей
железной воли, открыть эти ворота и перестать платить разорительный штраф,
что он и сделал.
Но должен был исполнить еще другое Пекторалис обязательство: переживя
Сафроныча, он должен был прийти к нему на похороны есть блины, - он и это
выполнил.

23

- Только что духовенство, гости и сама вдова, засыпав на кладбище
мерзлою землею могилу Сафроныча, возвратились в новый дом Марьи Матвеевны
и сели за поминальный стол, как дверь неожиданно растворилась, и на пороге
показалась тощая и бледная фигура Пекторалиса.
Его здесь никто не ждал, и потому появление его, разумеется, всех
удивило, особенно огорченную Марью Матвеевну, которая не знала, как ей это
и принять: за участие или за насмешку? Но прежде чем она выбрала роль,
Гуго Карлович тихо и степенно, с сохранением всегдашнего своего
достоинства, объявил ей, что он пришел сдержать свое честное слово,
которое давно дал покойному, - есть блины на его похоронном обеде.
"Что же, мы люди крещеные, у нас гостей вон не гонят, - отвечала Марья
Матвеевна, - садитесь, блинов у нас много расчинено. На всю нищую братию
ставили, кушайте".
Гуго поклонился и сел, даже в очень почетном месте, между мягким отцом
Флавианом и жилистым дьяконом Саввою.
Несмотря на свой несколько заморенный вид, Пекторалис чувствовал себя
очень хорошо: он держал себя как победитель и вел себя на тризне своего
врага немножко неприлично. Но зато и случилось же здесь с ним поистине
курьезное событие, которое достойно завершило собою историю его железной
воли.
Не знаю, как и с чего зашло у них с дьяконом Саввою словопрение об этой
воле - и дьякон Савва сказал ему:
"Зачем ты, брат Гуго Карлович, все с нами споришь и волю свою
показываешь? Это нехорошо..."
И отец Флавиан поддержал Савву и сказал:
"Нехорошо, матинька, нехорошо; за это тебя бог накажет. Бог за русских
всегда наказывает".
"Однако я вот Сафроныча пережил; сказал - переживу, и пережил".
"А что и проку-то в том, что ты его пережил, надолго ли это? Бог ведь
за нас неисповедимо наказывает, на что я стар - и зубов нет, и ножки
пухнут, так что мышей не топчу, а может быть, и меня не переживешь".
Пекторалис только улыбнулся.
"Что же ты зубы-то скалишь, - вмешался дьякон, - неужели ты уже и бога
не боишься? Или не видишь, как и сам-то зачичкался? Нет, брат, отца
Флавиана не переживешь - теперь тебе и самому уже капут скоро".
"Ну, это мы еще увидим".
"Да что "увидим"? И видеть-то в тебе стало уже нечего, когда ты весь
заживо ссохся; а Сафроныч как жил в простоте, так и кончил во всем своем
удовольствии".
"Хорошо удовольствие!"
"Отчего же не хорошо? Как нравилось, так и доживал свою жизнь, все с
примочечкой, все за твое здоровье выпивал..."
"Свинья", - нетерпеливо молвил Пекторалис.
"Ну вот уже и свинья! Зачем же так обижать? Он свинья, да пред смертью
на чердаке испостился и, покаясь отцу Флавиану, во всем прощении
христианском помер и весь обряд соблюл, а теперь, может быть, уже и с
праотцами в лоне Авраамовом сидит да беседует и про тебя им сказывает, а
они смеются; а ты вот не свинья, а, за его столом сидя, его же и порочишь.
Рассуди-ка, кто из вас больше свинья-то вышел?"
"Ты, матинька, больше свинья", - вставил слово отец Флавиан.
"Он о семье не заботился", - сухо молвил Пекторалис.
"Чего, чего? - заговорил дьякон. - Как не заботился? А ты вот
посмотри-ка: он, однако, своей семье и угол и продовольствие оставил, да и
ты в его доме сидишь и его блины ешь; а своих у тебя нет, - и умрешь ты -
не будет у тебя ни дна, ни покрышки, и нечем тебя будет помянуть. Что же,
кто лучше семью-то устроил? Разумей-ка это... ведь с нами, брат, этак
озорничать нельзя, потому с нами бог".
"Не хочу верить", - отвечал Пекторалис.
"Да верь не верь, а уж дело видное, что лучше так сыто умереть, как
Сафроныч помер, чем гладом изнывать, как ты изнываешь".
Пекторалис сконфузился; он должен был чувствовать, что в этих словах
для него заключается роковая правда, - и холодный ужас объял его сердце, и
вместе с тем вошел в него сатана, - он вошел в него вместе с блином,
который подал ему дьякон Савва, сказавши:
"На тебе блин и ешь да молчи, а то ты, я вижу, и есть против нас не
можешь".
"Отчего же это не могу?" - отвечал Пекторалис.
"Да вон видишь, как ты его мнешь, да режешь, да жустеришь".
"Что это значит "жустеришь"?
"А ишь вот жуешь да с боку на бок за щеками переваливаешь".
"Так и жевать нельзя?"
"Да зачем его жевать, блин что хлопочек: сам лезет; ты вон гляди, как
их отец Флавиан кушает, видишь? Что? И смотреть-то небось так хорошо! Вот
возьми его за краечки, обмокни хорошенько в сметанку, а потом сверни
конвертиком, да как есть, целенький, толкни его языком и спусти вниз, в
свое место".
"Этак нездорово".
"Еще что соври: разве ты больше всех, что ли, знаешь? Ведь тебе, брат,
больше отца Флавиана блинов не съесть".
"Съем", - резко ответил Пекторалис.
"Ну, пожалуйста, не хвастай".
"Съем!"
"Эй, не хвастай! Одну беду сбыл, не спеши на другую".
"Съем, съем, съем", - затвердил Гуго.
И они заспорили, - и как спор их тут же мог быть и решен, то ко
всеобщему удовольствию тут же началось и состязание.
Сам отец Флавиан в этом споре не участвовал: он его просто слушал да
кушал; но Пекторалису этот турнир был не под силу. Отец Флавиан спускал
конвертиками один блин за другим, и горя ему не было; а Гуго то краснел,
то бледнел и все-таки не мог с отцом Флавианом сравняться. А свидетели
сидели, смотрели да подогревали его азарт и приводили дело в такое
положение, что Пекторалису давно лучше бы схватить в охапку кушак да шапку
(*28); но он, видно, не знал, что "бежка не хвалят, а с ним хорошо". Он
все ел и ел до тех пор, пока вдруг сунулся вниз под стол и захрапел.
Дьякон Савва нагнулся за ним и тянет его назад.
"Не притворяйся-ка, - говорит, - братец, не притворяйся, а вставай да
ешь, пока отец Флавиан кушает".
Но Гуго не вставал. Полезли его поднимать, а он и не шевелится. Дьякон,
первый убедясь в том, что немец уже не притворяется, громко хлопнул себя
по ляжкам и вскричал:
"Скажите на милость, знал, надо как здорово есть, а умер!"
"Неужли помер?" - вскричали все в один голос.
А отец Флавиан перекрестился, вздохнул и, прошептав "с нами бог",
подвинул к себе новую кучку горячих блинков. Итак, самую чуточку пережил
Пекторалис Сафроныча и умер бог весть в какой недостойной его ума и
характера обстановке.
Схоронили его очень наскоро на церковный счет и, разумеется, без
поминок. Из нас, прежних его сослуживцев, никто об этом и не знал. И я-то,
слуга ваш покорный, узнал об этом совершенно случайно: въезжаю я в день
его похорон в город, в самую первую и зато самую страшную снеговую
завируху, - как вдруг в узеньком переулочке мне встречу покойник, и отец
Флавиан ползет в треухе и поет: "святый боже", а у меня в сугробе хлоп, и
оборвалась завертка (*29). Вылез я из саней и начинаю помогать кучеру, но
дело у нас не спорится, а между тем из одних дрянных воротишек выскочила в
шушуне баба, а насупротив из других таких же ворот другая - и начинают
перекрикиваться:
"Кого, мать, это хоронят?"
А другая отвечает:
"И-и, родная, и выходить не стоило: немца поволокли".
"Какого немца?"
"А что блином-то вчера подавился".
"А хоронит-то его отец Флавиан?"
"Он, родная, он, наш голубчик: отец Флавиан".
"Ну, так дай бог ему здоровья!"
И обе бабы повернулись и захлопнули калитки.
Тем Гуго Карлыч и кончил, и тем он только и помянут, что, впрочем, для
меня, который помнил его в иную пору его больших надежд, было даже
грустно.

1876

ПРИМЕЧАНИЯ

Рассказ основан на подлинных событиях, относящихся к жизни писателя
конца 50-х и 60-х годов, когда он служил в компании фирмы "Скотт и
Вплькенс".
Прототипом Пекторалиса, видимо, послужил инженер Крюгер, хотя, конечно,
в рассказе - это характер, явившийся результатом творческого обобщения.

***
1. Железный "граф". - Имеется в виду германский канцлер О.Бисмарк
(1815-1898).
2. Крымская война (1853-1856) - война России с коалицией Англии,
Франции, Турции и Сардинии в Крыму и на Черном море из-за столкновения
интересов этих стран на Ближнем Востоке. Закончилась поражением России.
3. Эол в древнегреческой мифологии - бог ветров; согласно легенде,
струны эоловой арфы звучали при дуновении ветра.
4. Гайдн Иосиф (1732-1809) - великий австрийский композитор.
5. "Миллиард в тумане" - так называлась статья либерала В.А.Кокорева
(NN 5,6 "С.-Петербургских ведомостей" за 1859 г.) по вопросу об
освобождении крестьян и выкупе крестьянских земель, оцениваемых автором в
один миллиард.
6. Стоики - течение в античной философии (III в. до н.э. - V в. н.э.),
согласно которому человек должен жить сообразно природе и быть твердым в
жизненных испытаниях.
7. Цевочка - часть конской ноги от пятки до бабки или щетки.
8. Лютеране - приверженцы протестантского вероисповедания, основанного
М.Лютером в XVI веке в Германии.
9. Строфа из распространенной в то время народной песни "Как задумал
Михеич жениться".
10. Клопе (клопец) - мелко изрубленная и поджаренная в сухарях
говядина.
11. "Мельничиха в Марли" - французский водевиль, популярный в России в
40-е гг. XIX в. Полное заглавие: "Мельничиха из Марли, или Племянник и
тетушка".
12. Улица в Париже, где находился один из центров ордена иезуитов.
13. "Сарептские гернгутеры" - религиозная секта, призывавшая к отказу
от земных благ. Центр ее находился в городе Сарепте Саратовской губернии.
14. Из 18-й главы поэмы Гейне "Германия".
15. Иосиф - согласно Библии, любимый сын Иакова и Рахили, которого
братья продали царедворцу египетского фараона Пентефрию.
16 Цитируется Псалтырь, гл. VII, 16.
17. Из книги пророка Иеремии, гл. IX, 23.
18. Имеются в виду появившиеся в "Русской старине" (1871, N 3) и других
изданиях материалы о регламентации положения немцев в России.
19. Из трагедии "Кроткие Ксении" И.-В.Гете.
20. Слова из монолога Гамлета "Быть или не быть?" - в переводе
Н.Полевого.
21. Из послания апостола Павла евреям.
22. Целовальник - продавец вина в питейных домах и кабаках.
23. Штоф - стеклянная четырехугольная водочная бутылка с коротким
горлом (безмерная).
24. Емки - ухват, рогач.
25. Обсервация (лат.) - осмотр, наблюдение.
26. Подчегаристый - худощавый.
27. Шабольно - беспорядочно.
28. Из басни И.А.Крылова "Демьянова уха" (у Крылова: "схватив").
29. Завертка - привязь оглобли к саням.

О профессиональной и любительской лингвистике

9

Академик Андрей Анатольевич Зализняк - о лингвофриках и любителях этимологий:

Вот простые признаки, по которым любой читатель может сразу определить, что перед ним не научное сочинение о языке, а любительское. Дело в том, что в главном лингвисты-любители весьма похожи друг на друга, хотя им самим может казаться, что они изобрели что-то очень оригинальное.

Сочинение о языке любительское, если в нём встречается хотя бы одно из следующих утверждений:

Чтение такого сочинения может даже оказаться занятным, но только твердо знайте: оно из области фантастики - сколько бы ни уверял вас автор в том, что это научное исследование.

Это заключение лекции А.А. Зализняка О профессиональной и любительской лингвистике.
Желающие могут прочитать её целиком:

Язык интересует людей
Как рождается любительская лингвистика
Любительская лингвистика интересуется в основном происхождением слов
Два главных открытия исторической лингвистики
Любители не знают главного принципа фонетической эволюции
Характерные черты любителей
Мифы любительской лингвистики
Написание важнее звучания
Обратное прочтение
Примеры любительских лингвистических построений
Любительский подход к именам собственным
Любительское прочтение древних текстов
Фантазии об истории
О "Велесовой книге"
Две стратегии дилетантизма
О публичных диспутах с дилетантами
Все ли мнения одинаково ценны
Как опознать любительскую лингвистику

"Наука и жизнь" N1 и N2, 2009

Пародирование в анекдоте

15

Диплом написать - не поле перейти.
Научным руководителем была А.А. Иванова.
Забавный памятник научной литературы.
Пока просто выкладываю, без картинок и без особых удобств. Извините, не всё сразу.

Пушкарёва О.В.

ПАРОДИРОВАНИЕ КАК СПОСОБ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СОВРЕМЕННОГО АНЕКДОТА

Москва 1995
Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова
Филологический факультет
Кафедра устного народного творчества

Содержание

1. ВВЕДЕНИЕ
2. ПАРОДИРОВАНИЕ КАК СПОСОБ СЮЖЕТНО-КОМПОЗИЦИОННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ АНЕКДОТА
2.1 ПАРОДИРОВАНИЕ СЮЖЕТОВ И ИХ ЭЛЕМЕНТОВ
2.1.1 Пародирование в сюжетных анекдотах
2.1.2 Пародирование в бессюжетных анекдотах
2.1.2.1 Анекдоты-диалоги
2.1.2.2 Самые короткие анекдоты
2.1.2.3 “Пластиковые“ анекдоты
2.1.2.4 Велеризмы
2.2 ПОВТОРЫ КАК КОМПОЗИЦИОННЫЙ ПРИЕМ ПРИ ПАРОДИРОВАНИИ
2.2.1 Нанизывание
2.2.2 Кольцевой повтор
2.2.3 Маятниковый повтор
2.2.4 Кумулятивный повтор
2.3 ВЫВОДЫ
3. ПАРОДИРОВАНИЕ КАК СПОСОБ ФОРМИРОВАНИЯ СИСТЕМЫ ПЕРСОНАЖЕЙ
3.1 ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ ВОПРОСА
3.2 ОБОБЩЕННЫЕ И КОНКРЕТНЫЕ ПЕРСОНАЖИ (ГЕНЕТИЧЕСКИЕ ТИПЫ)
3.3 СПОСОБЫ ПАРОДИРОВАНИЯ ОБРАЗА (ПАРОДИРУЕМЫЕ ПРИЗНАКИ ПЕРСОНАЖА)
3.3.1 Номинация
3.3.2 Внешность
3.3.3 Место действия
3.3.4 Атрибуты
3.3.5 Функции
3.3.6 Эмоции, психология
3.3.7 Речевые характеристики
3.3.8 Внетекстовые характеристики
3.3.9 Смешение дифференциальных признаков
3.3.10 Совмещение персонажей в одном сюжете
3.4 ВЫВОДЫ
4. ЯЗЫКОВОЕ ПАРОДИРОВАНИЕ
4.1 СООТНОШЕНИЕ ЖАНРОВЫХ СТИЛЕЙ В АНЕКДОТЕ
4.1.1 Научный стиль
4.1.2 Официально-деловой стиль
4.1.3 Публицистичекий стиль
4.1.4 Стили художественной литературы
4.2 ЭЛЕМЕНТЫ СТИЛИСТИЧЕСКОГО ПАРОДИРОВАНИЯ
4.2.1 Синтаксис
4.2.2 Лексика
4.2.3 Морфология и словообразование
4.2.4 Фонетика
4.2.5 Внетекстовые элементы
4.3 ВЫВОДЫ
5. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
6. ПРИЛОЖЕНИЕ
7. БИБЛИОГРАФИЯ

1. Введение

18

Совокупность фольклорных жанров является сложной системой, все элементы которой тесно взаимосвязаны и взаимозависимы. Система эта не является статичной, ей свойственно развитие. Эволюция жанровой системы состоит в изменении соотношения между составляющими ее элементами.

Причинами такого изменения могут быть как явления внешнего порядка (касающиеся условий бытования текстов, прагматики жанров и т.п.), так и внутрисистемные, внутрижанровые факторы. В ходе эволюции одни жанры могут совсем исчезать из системы, частично или полностью заменяться другими жанрами или трансформироваться.
Одним из средств подобной трансформации является смеховой фактор. Известно, что любой духовный акт, повторенный хотя бы дважды, рискует быть осмеянным.
Понятие "смеховая культура" было введено в научный обиход М.M. Бахтиным: "Целый необозримый мир смеховых форм представлений, - писал Бахтин, - противостоял официальной и серьезной (по своему тону) культуре церковного и феодального средневековья". Среди форм проявлений народной смеховой культуры автор выделил три основных вида:
1. обрядово-зрелищные формы;
2. словесно-смеховые произведения (устные и письменные);
3. различные формы и жанры фамильярно-площадной речи.
Д.С.Лихачев, исследуя смеховой мир Древней Руси, отмечает, что "смех создает мир антикультуры, который противостоит не всякой культуре, а только данной - осмеиваемой. Тем самым он готовит фундамент для новой культуры". Следует отметить, что и Бахтин, и Лихачев выделяли сферу смехового мира в едином культурологическом пространстве фольклора и литературы, не отделяя устной словесности от письменной. Важность такого целостного подхода подтверждена и аргументированно обоснована в статьях Е.А. Костюхина и C.Ю. Неклюдова. Так, например, Костюхин говорит об "отсутствии непроходимых границ между фольклором и литературой. Это позволяет объединить их понятием словесности и рождает надежды на создание ее единой истории".
Обращаясь к смеховому миру нашего времени, необходимо учитывать специфику современного состояния культуры и, в частности, фольклора, обусловленную такими важными факторами, как информационная революция и небывалые социальные изменения. Вследствие этих и других причин многие фольклорные жанры исчезают из сферы устного бытования. С другой стороны, значительно активизируется комическое начало в фольклоре. Широко распространены комические частушки, паремии. С появлением многочисленных пародий на определенные жанры возникает понятие "антижанр".
Самым распространенным жанром современной смеховой культуры является анекдот. В многочисленных комических рассказах, словно в осколках кривого зеркала, отражается чрезвычайно пестрая картина мира: неисчерпаемо многообразие тем, сюжетов, персонажей анекдотов, стилистических нюансов, каламбуров и других объектов осмеивания. Современный анекдот можно рассматривать как значительный элемент смеховой культуры, включенный во все три формы ее проявлений, выделенные Бахтиным.
Прежде понятие "анекдот" трактовалось более узко. Термин восходит к греческому "ἀνέκδοτоν", то есть "неизданное", прежде не известное. Античные историки называли анекдотом короткий рассказ, передающий какую-либо интимную страницу биографии исторического лица, яркий эпизод, острое изречение и т.п. Со временем этот термин приобрел более широкий смысл. В Россию он пришел из Польши во второй половине XVIII века.
К изучению этого жанра русские фольклористы обратились на рубеже XIX-XX веков. П.А. Пельтцер, отделяя "народный анекдот" от "исторического и нравоучительного", дал следующее определение: анекдот - это "мелкая остроумная история, поражающая своей легкостью и неожиданностью". Другие исследователи: М. Петровский, Я. Зунделович, Б.М. и Ю.М. Соколовы, В.М. Сидельников, Ю.И. Юдин - отмечали такие признаки жанра, как краткость, лаконизм, одномотивность, живость, а также остроту, комизм, неожиданность, замкнутость концовки и т.п.

В истории изучения анекдота можно выделить два аспекта:

1 - история литературного жанра, о котором Е. Курганов пишет: "В России анекдот как литературный жанр стал утверждаться в середине XVIII столетия. Воспринятый в ходе усвоения европейской (в первую очередь французской) традиции, в процессе ориентации на светскую культуру общения он достаточно быстро соединился с богатейшим национальным опытом, вобрав, в частности, в себя целый ряд живых особенностей русского народного анекдота. В результате возникло явление весьма органичное и своеобразное, хотя вместе с тем и существующее в рамках определенной культурной нормы". Далее автор отмечает: "Хотя сфера бытования жанра устная, анекдот, тем не менее, представляет собой "особый вид словесного искусства" (Л.П. Гроссман), он, несомненно, литературен".

2 - история фольклорного жанра, который, по свидетельству фольклористов, типологически и генетически связан со сказкой и пословицей.

Такой подход позволил исследователям разделять анекдоты на "народные" и "литературные" (П.А. Пельтцер), на "устные" и "исторические" (М. Петровский), на "похабные "щипки" и "анекдоты, связанные с именами конкретных исторических лиц" (В.М. Сидельников) и т.д. Подобное установление внутрижанровых границ вызвано именно разделением устной и письменной словесности. При этом смешиваются дифференциальные признаки, по которым разграничивается жанр: форма бытования и тематика анекдотов. С одной стороны, зафиксированность текста еще не означает его принадлежности к литературе. С другой стороны, комический рассказ об известном человеке может быть отнесен к сфере внимания фольклористики в силу типологических особенностей устного повествования, сюжетно-композиционной структуры и т.п.
Более логичным представляется разделение комических рассказов на анекдоты и "потешные предания", предложенное В.В. Прозоровым в предисловии к изданию "Русская литературная жизнь в анекдотах и потешных преданиях XVIII-XIX веков". "Граница между анекдотом и преданием... весьма условна и приблизительна, - пишет Прозоров. -... В основе предания - реально случившееся, невыдуманное, но обросшее с течением лет какими-то присочиненными подробностями. В подкладке анекдотической версии более ощутим авторитет фантазии... к финалу - почти обязателен момент внезапности".

Итак, термином "анекдот" исследователи разных времен и направлений обозначали сходные понятия, но даваемые ими конкретные описания свойств жанра во многом различны и порой противоречивы. Как отметил Д.С. Лихачев, "дело не только в том, что одни жанры приходят на смену другим и ни один жанр не является для литературы "вечным", - дело еще и в том, что меняются самые принципы выделения отдельных жанров, меняются типы и характер жанров, их функции в ту или иную эпоху".
Критерии выделения фольклорного жанра должны отражать его функциональную сущность и формальные признаки.
Практическое, функциональное значение малых повествовательных жанров блестяще раскрыто в Лекциях по теории словесности А.А. Потебни. Пользуясь термином "басня", Потебня выявил важнейшие свойства произведений этого рода, к которым, несомненно, могут быть причислены и современные анекдоты: среди таких свойств следует отметить динамичность сюжета, его простоту, единичность, то есть конкретность действия, лаконизм, зависимость смысла рассказа от точки зрения. "Басня, - по словам автора, - есть такая форма мысли, которая является нередко в наше время без названия басни", причем эта форма мысли - образна, по сути своей поэтична.

Потебня отметил также важную способность поэтических произведений - как басни, так и, например, комедии, эпоса, романа - "сжиматься в пословицу или выделять из себя пословицу (что не все равно)". Такая пословица является своего рода знаком, за которым скрывается весь сюжет произведения, существующий за порогом нашего сознания. Из басни также может происходить и поговорка - поэтический образ одного из элементов сюжета, отдельно взятого лица, качества, действия.
Наблюдения и выводы Потебни имеют существеннейшее значение для рассматриваемой нами проблемы - в частности, для анализа взаимодействия анекдота с другими жанрами.

Для изучения специфики анекдота необходимо рассматривать не только текст, но и процесс его рассказывания, включающий в себя также позиции рассказчика и слушателя. Не вызывает сомнения функциональная направленность жанра: цель рассказа - рассмешить слушателя. Достижению этой цели подчинены другие определяющие признаки анекдота:

необходим объект осмеяния, то есть некоторый подтекст, известный и рассказчику, и слушателю;

рассказчику нужно удержать внимание слушателя вплоть до финальной фразы, поэтому текст не должен быть слишком растянутым, а сюжет - слишком сложным.

Таким образом, из множества устных комических рассказов к анекдотам относятся тексты, обладающие следующими признаками:

- комизм, наиболее ярко выраженный в концовке;

- относительная краткость, лаконичность повествования.

В монографии В.Я. Проппа "Проблемы комизма и смеха" выделены несколько видов смеха: добрый, злой, циничный, жизнерадостный, обрядовый, разгульный. Наиболее распространенный смех Пропп определил как насмешливый, для которого характерно "наличие в нем прямой или скрытой насмешки, вызванной некоторыми недостатками того, над кем смеются". Объектами такого осмеяния могут быть физическое существо человека, комизм сходства, комизм отличий, человек в обличье животного, человек - вещь, могут осмеиваться профессии.
Далее автор заметил, что все эти случаи могут быть рассмотрены как скрытое пародирование, и дал определение пародии как "имитации внешних признаков любого жизненного явления..., чем совершенно затмевается или отрицается внутренний смысл того, что подвергается пародированию".
Пропп также отметил, что от пародий следует отличать явления травестизма, то есть "использование готовой литературной формы в иных целях, чем те, которые имел в виду автор".

Более детально теория пародирования разработана в статье Ю.Н.Тынянова "О пародии", где поставлен вопрос о различении пародичности и пародийности, то есть о пародической форме и пародийной функции. Пародичность здесь означает "применение пародических форм в непародийной функции. Использование какого-либо произведения как макета для нового произведения - очень частое явление, - пишет автор. - При этом, если произведения принадлежат к разным, например, тематическим и словарным средам, - возникает явление, близкое по формальному признаку к пародии и ничего общего с нею по функции не имеющее". Пародийность же как функция проявляется в направленности пародии на определенное произведение (либо на ряд произведений, на жанр, и т.п.), а также в злободневности пародии. Собственно пародия, как заметил Ю.Н.Тынянов, не всегда комична.

Выводы В.Я.Проппа и Ю.Н.Тынянова позволяют выделить в рамках общего понятия "пародирование" два разнородных явления, которые принято смешивать:

1 - травестизм, то есть всевозможные комические перепевы, вариации, подражания или "использование готовых литературных форм" без функциональной направленности на содержание пародируемого явления;

2 - cобственно пародия, обладающая пародийной функцией, как "средство раскрытия внутренней несостоятельности того, что пародируется".

Различение этих явлений имеет принципиально важное значение при анализе анекдотов-"пародий". (Во избежание терминологической путаницы в дальнейшем слово "пародия" используется без кавычек только в тех случаях, когда речь идет о пародийной функции произведения.)
При изучении фольклорного пародирования необходимо учитывать специфику устного текста: в первую очередь его незафиксированность, вариативность.

Б.Н.Путилов в статье "Пародирование как тип эпической трансформации" отмечает, что "эпосотворческий процесс осуществляется двумя основными путями: через варьирование различных составляющих эпического произведения (текст и его элементы) и через их трансформацию. Варьирование не меняет замысла (инварианта) по существу", не порождает нового качества. Иное дело - трансформация в области сюжетики, семантики, стиля. Это то же варьирование, но на более высоком уровне, приводящее к качественным изменениям, к возникновению нового структурно-содержательного целого со своим собственным значением". К явлениям трансформации автор относит пародирование традиции как сравнительно редкий и мало замечаемый ее вид и анализирует пародийные моменты в русском былинном эпосе.
Некоторые устно бытующие анекдоты являются вариантами авторских литературных текстов. Примером такого варьирования могут служить рассказы Д.Хармса, которые были записаны нами от исполнителей наряду с другими анекдотами (см. Приложение, №1*) Пересказываются также произведения современных писателей-сатириков, преимущественно эстрадных.
Благодатной почвой для создания новых анекдотов могут служить и произведения других жанров. В таких случаях речь будет идти уже о качественных изменениях текстов, то есть о трансформации.

Целью данной работы является выяснение следующих моментов:

- Что может являться объектом пародирования в анекдоте?

- Существуют ли общие жанровые закономерности такого пародирования?

Для ответа на эти вопросы необходимо исследование разных уровней организации текста. В соответствии с этим строится последовательность данной работы. Первая глава посвящена анализу пародирования на уровне сюжетно-композиционной структуры и состоит из двух частей: "Пародирование сюжетов и их элементов" и "Повтор как композиционный прием при пародировании". Во второй главе будут рассмотрены особенности жанровой системы персонажей в связи с проблемой пародирования, в третьей - проявления языкового пародирования.

В заглавие вынесено определение "современный анекдот". Известно, что в последние десятилетия публикаций анекдотов, собранных и подготовленных профессионалами, не было. Поэтому мы обращаемся к материалам архива кафедры русского устного народного творчества МГУ и архива автора.
В фольклорном архиве МГУ хранятся тексты, записанные студентами филологического факультета в фольклорных экспедициях и на фольклорной практике.
В архив автора входит около 1500 текстов, записанных в период с 1989 по 1995 год от разных исполнителей: городских и сельских жителей, принадлежащих к разным социальным, профессиональным и возрастным группам, а также материалы самозаписи по памяти за период примерно с 1975 года, в том числе детские анекдоты.
Тексты фольклорного архива МГУ, использованные в данной работе, внесены также в личный архив вместе со всеми соответствующими выходными данными. Поэтому нумерация текстов дается в соответствии с их расположением в личном архиве.
Архивные записи, в отличие от многочисленных развлекательных публикаций этого жанра, предоставляют исследователю необходимые сведения об исполнителях, об аутентичности (или неаутентичности) текстов, о некоторых внетекстовых моментах рассказывания.
Из числа имеющихся в нашем распоряжении текстов в рамках данной работы нас будут интересовать прежде всего те анекдоты относительно которых можно указать объект пародирования.

2. Пародирование как способ сюжетно-композиционной организации анекдота

6

В статье Б.Н.Путилова "Пародирование как тип эпической трансформации" исследованы элементы пародийности в сложном, развернутом сюжете былины о Ваське Пьянице в сравнении с былинами об Илье Муромце. Автор рассматривает структурно сходные сюжеты, в которых различно содержание отдельных элементов.
Анекдот, в отличие от таких традиционных нарративных жанров, как былина или сказка, обладает принципиально иной структурной организацией: во-первых, он должен быть краток. Весь сюжет его как бы устремлен к финалу. Во-вторых, иную функцию выполняют в нем "общие места". Если в былине или сказке они составляют значительную часть текста, то при рассказывании анекдота исполнителю, в первую очередь, важно помнить концовку или "ключевую фразу". Она воспроизводится, как правило, дословно (в одном анекдоте может быть несколько "ключевых фраз"). Сюжет анекдота запоминается не буквально, а схематично, и изложение его во многом зависит от индивидуальности рассказчика. О таком принципе запоминания говорится в статье американских психолингвистов Т.А.Ван Дейка и В.Кинча: "В определенных ситуациях люди запоминают модель ситуации, а не репрезентацию текста". К таким случаям авторы относят исполнение текстов, предназначенных "не своей аудитории". Анекдот, обязательно включающий в себя некоторый парадокс, всегда представляет нам такую психологическую модель ситуации.
Известно, что всякий сюжет строится по следующей композиционной схеме:

Попытаемся вычленить эти элементы в тексте анекдота:

- А что это граф Суворов ест?
- Звезду, матушка.

Первая реплика здесь служит завязкой сюжета, вторая - его кульминацией. Ни экспозиции, ни развязки в тексте нет. Однако можно ли говорить об их абсолютном отсутствии в анекдоте?

Процесс восприятия, осмысления рассказанного может завершаться одновременно с репрезентацией текста или продолжаться еще некоторое время (до кого как "доходит"). Естественным финалом в исполнении анекдота является ответный смех (либо другая реакция) слушателя. Ответная реакция - непременный атрибут этого жанра. Когда ее нет, некоторые исполнители смеются сами или дают пояснения, если слушатель не уловил сути. Смех как свидетельство адекватного восприятия рассказа обозначает вне текста развязку сюжета. Отсутствие его свидетельствует о том, что анекдот "не состоялся".
Для того, чтобы рассказ был правильно понят слушателем, необходимо, чтобы и рассказчик, и слушатель владели некоторой информацией (П.А.Бородин называет это "полями содержания"). Так, например, приведенный нами анекдот может быть воспринят лишь человеком, видевшим рекламный телесюжет о Суворове, где завязкой служит та же реплика: "А что это граф Суворов ничего не ест?" Такое цитирование отсылает слушателя к информации о сюжете, которая является своеобразной экспозицией к анекдоту и находится в его подтексте.
Для анализа сюжетно-композиционной структуры анекдотов-"пародий" целесообразно выделить два уровня сюжета: текст и подтекст. Тогда композиционная схема нашего примера будет выглядеть так:

Анекдоты, построенные по такой элементарной схеме, условно можно назвать бессюжетными, или обладающими слабо выраженной сюжетностью. Такие анекдоты, в частности, Г.Л. Пермяков называл простейшими или одномоментными и относил к разряду паремий, то есть языковых клише, устойчивых словесных сочетаний.
Композиционная схема большинства анекдотов выглядит сложнее: в тексте может присутствовать экспозиция, сюжет может состоять из множества структурных элементов. Анекдоты с усложненной структурой мы условно определим как сюжетные.

В.Я. Пропп, определяя сущность травестизма, говорил об использовании формы произведения (тогда как пародия отражает произведение полностью, включая также и форму). Использование формы не означает, что сюжетная основа пародируемого явления обязательно отражается в пародии полностью. Анекдот краток и не может вместить в себя сложных повествовательных структур, которые пародирует. Для анализа такой сюжетной трансформации необходимо обратиться к теории членения сюжетов.
Пародируя любой, даже сложный, развернутый сюжет, включающий в себя различные события, разноплановое содержание, разветвленные сюжетные линии, анекдот акцентирует внимание на ограниченном сюжетном отрезке. Для характеристики таких сюжетных элементов в связи с содержательной стороной произведения удобно воспользоваться термином Элементарный сюжет, который был предложен Б.П. Кербелите. В один Элементарный сюжет (ЭС) "соединяются все события и ситуации, которые связаны с достижением одним героем (герой может быть и коллективным) одной цели, независимо от их места в тексте". В соответствии с целями героев, обобщенными до семантического уровня, Б.П.Кербелите разделила все элементарные сюжеты на пять классов:
1 - стремление к свободе от чужих или к господству над ними;
2 - добывание средств существования или объектов, создающих удобство;
3 - стремление к равноправному или высокому положению в семье и в обществе;
4 - поиски невесты или жениха;
5 - стремление к целостности и полноценности семьи.
Связи между отдельными ЭС, в зависимости от их силы, делятся на логические (причина - прямое следствие; мотивировка или пояснение), ассоциативные и механические (то есть совсем слабые или даже еле уловимые).
Эта методика была разработана для описания сказочных сюжетов, но может быть применена и к другим жанрам - в частности, к сюжетам, пародируемым в анекдотах.
Более дробной сюжетной единицей представляется эпизод: практическое членение сюжетов на составные элементы впервые было осуществлено Д.К.Зелениным при составлении сказочных сборников для краткого пересказа включенных в сборник сказок, эти элементы Д.К.Зеленин называл "стихами" или "эпизодами".
Простейшей единицей сюжета традиционно считается мотив. Впервые термин был предложен А.Н. Веселовским как "простейшая, неразложимая единица повествования", входящая в сюжет - "тему, в которой снуются разные положения - мотивы".
Дальнейшая разработка теории сюжетов и мотивов привела к тому, что, как пишет Б.Н. Путилов, до сих пор "остается дискуссионным определение (особенно в практике конкретных исследований) границ и объема содержания термина <мотив>". Б.Н. Путилов выделяет три возможных значения этого термина:
1) мотив как основная тема, реализуемая в сюжете в целом (например, мотив боя отца с сыном) или "сюжетная тема";
2) мотив как некое представление, дающее жизнь сюжету или его существенной части (мотивы превращений, богатырства, веры в чудовищ) или "представление";
3) мотив как элемент сюжета в виде схемы и - одновременно - как конкретная его реализация в тексте.
Мы используем термин "мотив" в его третьем значении.
Возможно, целесообразно определить и другие, более мелкие элементы сюжетных структур, пародируемых в анекдотах - особенно, в бессюжетных. Это предстоит выяснить в ходе нашего исследования.
Итак, обратимся к анализу пародирования сюжетов и их элементов в анекдотах - сюжетных и бессюжетных. Во второй части этой главы мы рассмотрим композиционные приемы, используемые при пародировании.

2.1 Пародирование сюжетов и их элементов

9

2.1.1 Пародирование в сюжетных анекдотах

Пародирование в сюжетных анекдотах

Подъезжает Илья Муромец к пещере

В подобных анекдотах пародируется не конкретный былинный сюжет, а обобщенное стереотипное представление современного человека об этом жанре: о его персонажах и их функциях, о традиционном троичном повторе.
Композиционно этот сюжет строится так:

В анекдоте трижды повторяется известный мотив, часто встречающийся в былинах и сказках. Этот элемент сюжета - как выхваченный кусочек, "кадр" - является в данном случае конкретным объектом пародирования. Такой анекдот можно считать пародией, так как в нем высмеивается смысл действий фольклорных персонажей, то есть текст обладает пародийной функцией.
Другие примеры пародирования традиционных сказочных мотивов- №№2*, 3*.

Более простой сюжет может быть структурно воспроизведен в анекдоте полностью:

Ворона сидит на суку, сыр в зубах держит.

Представим этот сюжет схематично:

Весь сюжет известной басни И.А.Крылова структурно дублируется в анекдоте. Первая фраза служит "отсылкой" к экспозиции подтекста. И экспозиция, и завязка, и кульминация анекдота формально повторяют соответствующие элементы сюжета басни, которая широко известна и представляет собой своеобразный целостный стереотип, или готовую модель ситуации. Этот сюжет, в соответствии с определением Б.П.Кербелите, является элементарным, поскольку включает в себя события, связанные с достижением одним героем одной цели.
При явном формальном сходстве этих двух сюжетов, содержание их совершенно различно. Тематика анекдота не имеет никакого отношения к басенной морали: "...И в сердце льстец всегда отыщет уголок..." Такая трансформация сюжета относится к явлениям травестизма.
Другой подобный пример пародирования ЭС - №4*.
Анекдот может повторять не только отдельный самостоятельный ЭС, но и ЭС, входящий в состав более сложного сюжета:

Иван-дурак поймал золотую рыбку

Здесь пародируется целый фрагмент сказки Пушкина о золотой рыбке, который является целостным ЭС в составе сложного сюжета. B анекдоте вместо старика, передающего рыбке желания старухи, выступает Иван-дурак со своим собственным желанием. По отношению к сказочному сюжету такой анекдот можно считать травестией, так как суть его комизма не направлена на содержание сказки, а основана на сближении разнородных персонажей: сказочного принца и реального исторического лица (принца, который был убит в Сараево).
Такой ЭС может быть приурочен к нетрадиционному персонажу (см. №5*). В других случаях анекдот может быть пародией на ЭС, входящий в состав развернутого сюжета (см.№6*).

Рассмотрим следующий пример:

Баба-яга поймала Ивана-царевича

В этом анекдоте пародируются одновременно два обобщенных типа ЭС, относящихся к разным классам в классификации Б.П.Кербелите: первый - "1 - стремление к свободе..." и второй - "4 - поиски невесты или жениха". В сюжете одновременно два героя - Иван-царевич и Баба-яга - стремятся к достижению своих целей.
Такое смешение разнотипных ЭС незнакомо традиционной сказке и представляет собой чисто анекдотическое явление. Анекдот пародирует сказочные стереотипы поведения персонажей: в ходе сюжета выясняется, что Баба-яга, ставящая "странное" (не свойственное ей в традиционной сказке) условие, не испытывает героя (чему обычно служит загадывание загадок), а просто морочит ему (а заодно - и слушателю) голову. В таком сюжете пародируются в равной степени оба типа ЭС, высмеиваются оба персонажа.
См. также №7* - соединение традиционно сказочного ЭС с мотивом, типичным для анекдотов: "жена не верит мужу".
Комическое соединение разных сюжетов может происходить и другим образом:

Летит Винни-Пух на воздушном шарике

Экспозиция этого анекдота отсылает нас к сюжету мультфильма по сказке А.Милна, характеристики персонажей - к известному телефильму "Место встречи изменить нельзя". Анекдот соотносит два ЭС, являющихся фрагментами этих произведений. Оба эти ЭС композиционно сходны: герой отправляется к пчелиному гнезду / в бандитский притон, его жизни угрожает опасность, затем ему удается вернуться домой, где его встречает лучший друг. (Эти ЭС могут быть отнесены к классу "2 - добывание средств существования...")
Такое сопоставление сюжетов, сходных по содержанию, но относящихся к разным жанровым стилям, часто применяется при пародировании. Комизм его основан на "дерзком сближении семантических рядов".
Анекдот может пародировать собственно жанр анекдота. Например:

Анекдот - 69 ("анекдот года")

Интересна композиционная схема этого сюжета:

Такой сюжет можно отнести к так называемым абстракным анекдотам, о которых П.А.Бородин говорит: "Авторское сознание как таковое в тексте АА вообще не присутствует. Более того, в нем автор отказывается не только от власти над героем, но и от контроля над текстом". Именно этот момент буквально выражен рассказчиком в экспозиции данного анекдота.
Одним из объектов сюжетного пародирования здесь является мотив, служащий экспозицией многих анекдотов о неверных женах. Вопреки ожиданию слушателя, собственно сюжетное развитие событий останавливается на описании ситуации. Комический акцент переносится на перечисление различных персонажей, которые обычно фигурируют в анекдотах с иной тематикой и сюжетикой. Таким образом, объектом сюжетно-композиционного пародирования становится система персонажей данного жанра.
Пародируя развернутый сюжет произведения литературы, фольклора или кино, анекдот основывается на определенных элементах этого сюжета: это может быть отдельный мотив или ЭС. Такие яркие сюжетные фрагменты, служащие как бы "визитной карточкой" произведения, его знаком, могут смешиваться в анекдоте с фрагментами других сюжетов (например, смешиваются элементы детектива и детской сказки).
Более краткое произведение, например, басня - может быть сюжетно воспроизведено в анекдоте полностью с пародической заменой таких существенных элементов, как персонажи, тематика или язык.
В анекдотах часто используются известные сюжеты или их фрагменты не только с целью высмеивания содержания этих сюжетов (то есть создания пародии), но и как пародическая основа психологической модели ситуации: указание на некоторые значимые элементы такого известного сюжета (например, "Ворона с сыром на дереве") служит "эмблемой", в соответствии с теорией А.А. Потебни, или знаком, отсылающим слушателя к известному описанию ситуации, то есть к экспозиции подтекста. Такие знаки-эмблемы представляют собой статичные образы, анекдот же задает им неожиданную динамику, оригинальную интерпретацию.

2.1.2 Пародирование в бессюжетных анекдотах

2

Короткие анекдоты, или паремии, обладают более жесткой структурой, чем сюжетные, и в меньшей степени подвержены варьированию в исполнении разных рассказчиков. Для анализа различных структурных типов анекдотов-паремий обратимся к классификации паремий, предложенной Г.Л.Пермяковым.
Рассматривая паремии одновременно как языковые и фольклорные явления, Г.Л.Пермяков классифицировал весь паремиологический фонд на двадцать пять типов, в соответствии с их текстовыми функциями: моделирующей, поучительной, прогностической, магической, негативно-коммуникативной, развлекательной и орнаментальной. К типу "побасенок и одномоментных анекдотов" исследователь отнес тексты, для которых моделирующая функция является доминантной, а остальные - факультативными (то есть необязательными и не ведущими) .
О важности психологического моделирования ситуации в анекдоте говорилось выше. Однако доминантной прагматической функцией данного жанра, на наш взгляд, является все же комическая. Поэтому к анекдотам могут быть отнесены и такие типы паремий, как "армянские" загадки, велеризмы, отчасти также загадки и тосты.
Выявление и классификация всех типов анекдотов-паремий не входит в задачи данной работы, поэтому мы ограничимся анализом нескольких структурных типов в связи с проявлением в них элементов пародирования.
Как отмечал Г.Л.Пермяков, паремии как явление фольклора представляют собой словесные образования, имеющие самодовлеющее значение и могущие употребляться самостоятельно. Они обладают темой - одной или несколькими; они ситуативны, то есть не только употребляются в той или иной ситуации, но и сами же эту ситуацию моделируют или же означают. Паремии обладают тремя структурными планами:
1 - лингвистической (и композиционной) структуры;
2 - логической (и семиотической) структуры;
3 - реалий.
На наших композиционных схемах первый из этих уровней соответствует уровню текста, второй представлен как контекст, к третьему уровню относятся внетекстовые моменты, в частности, развязка.
При выявлении объектов сюжетного пародирования в анекдотах-паремиях необходимо, вслед за П.А.Бородиным, выделить элементарную единицу текста или эмоционально-смысловую синтагму (ЭСС) . (Вопрос о вычленении другого структурного элемента в подобных текстах остается открытым).
Итак, рассмотрим некоторые типы бессюжетных анекдотов.

2.1.2.1 Анекдоты-диалоги

7

Анекдот часто состоит из череды реплик без каких бы то ни было ремарок. Характер таких реплик может пародировать известные диалоги, например, из фильмов:

- Бэримор, что сегодня на завтрак?

Схематично сюжет строится следующим образом:

Здесь пародируется разговор сэра Генри со своим слугой Бэримором, несколько раз повторяющийся в развернутом сюжете известного фильма - экранизации повести А.Конан-Дойля "Собака Баскервилей". В структуре киносюжета такой обмен репликами представляет собой мотив, который в данном случае становится объектом пародии. Формально пародируя мотив, анекдот, по сути, пародирует и конкретных персонажей, и их речь, и весь киносюжет в целом, и, может быть, обобщенный образ педанта-англичанина со всеми его манерами, "сэрами", овсянками, вместе взятыми... Понимание смысла анекдота во многом определяется точкой зрения. В данном случае важно отметить, что конкретный краткий, яркий диалог оказался глубоко символичным и послужил основой нескольких анекдотических сюжетов.

Анекдот-паремия может быть пародией на целый ЭС, не воспроизводя словесно сам сюжет:

- А что это граф Суворов ничего не ест?
- Да это портрет, государыня, граф-то - во-он сидит.

Такой анекдот как бы представляет известный сюжет в новом ракурсе, своеобразно "выворачивая" его. "Знаком" пародируемого сюжета служит первая реплика, вызывающая в подтексе всю экспозицию. Вторая реплика-ответ служит кульминацией, неожиданно резко завершая сюжет. Такой анекдот имеет смысл только при условии наличия в подтексте (или в сознании, или в подсознании слушателя) всего пародируемого сюжета полностью, поскольку комично отнюдь не плохое зрение императрицы, а именно разительное отличие анекдотической кульминации от развязки телесюжета, то есть неожиданный взгляд на известное событие.

2.1.2.2 Самые короткие анекдоты

8

Такие тексты можно назвать "микроанекдотами", хотя относить их к повествовательным жанрам приходится с некоторой долей условности. Это анекдоты типа:

Колобок повесился.

или:

Милки-вэй утонуло.

- то есть состоящие всего из двух слов. Известен также суперкороткий анекдот, состоящий из одного слова:

Беременный.

Относить такие тексты к анекдотам позволяет, в первую очередь, их определение самими исполнителями, а также специфическая структурная организация. Сюжет их состоит из субъекта-персонажа и предиката-функции, которые соответственно могут быть представлены как завязка и кульминация:

В экспозиции подтекста активизируется стереотипный персонаж, обладающий известным ограниченным диапазоном функций. Ограниченность эта становится очевидной и комичной в результате называния исключенной, невозможной функции. Такие анекдоты представляют собой комически-абсурдный парадокс:

Негр загорает.
Буратино утонул.

Объектом пародирования в данном случае является персонаж и его функции, или шире - жанр, произведение, в котором этот персонаж действует (например, рекламный ролик).

Не самые, но тоже короткие анекдоты

2.1.2.3 "Пластиковые" анекдоты

20

Так некоторые исполнители называют, например, короткие анекдоты о Штирлице:

Штирлиц кормил немецких детей украдкой. От украдки дети пухли и дохли.

Штирлиц выглянул в окно и увидел, что немцы ставят танк на попа.
" Бедный пастор Шлаг,"- подумал Штирлиц.

"Пластиковыми" эти анекдоты прозвали за их "бестолковость": "Уж больно просто они штампуются - словно пластмассовые болванки". Такое определение, по сути, отражает структурный способ, по которому построены подобные сюжеты. Схематически он выглядит довольно своеобразно:

Текст состоит из двух структурных единиц (ЭСС), чаще всего это два предложения. В них повторяется какое-либо слово или словосочетание, которое служит связующим элементом структуры (СЭ). Суть анекдота состоит в обыгрывании этого СЭ.
В сущности, такие анекдоты пародируют стиль реплик "за кадром" популярного телесериала "Семнадцать мгновений весны". Специфика "шпионского" жанра подразумевает наличие в сюжете двух планов - скрытого и явного. Закадровые реплики комментируют явный видеоряд, вскрывая конспиративную подоплеку действий разведчика Штирлица.
Жанру анекдота также свойственна двуплановость. Однако в "пластиковых" анекдотах сюжетный план, вопреки ожиданию, один. Комизм их состоит в ложной полисемантичности связующего элемента. Это позволяет говорить о пародировании, например, омофонии, то есть чисто языкового явления.
Так, например, анекдот нарушает системность языковых единиц, производя от наречий: украдкой, впопыхах, навзничь и т. п. - не существующие в языке слова: украдка, взничь, попыхи и т. п. Более детально мы рассмотрим пародирование языка в третьей главе.

Важно отметить, что структурный принцип организации "пластиковых" анекдотов позволяет связывать с помощью СЭ не только две, но и более ЭСС в цепевидные сюжеты. Например:

Штирлиц сидел у окна. Из окна дуло. Штирлиц обернулся - дуло исчезло. Штирлиц подошел к окну и выстрелил вслепую. Слепая упала навзничь. Взничь не пошевельнулась.

2.1.2.4 Велеризмы

14

Велеризмами Г.Л. Пермяков назвал "изречения, состоящие из одной ремарки и одной реплики персонажа", например:

"Волку Евангелие читали, а он сказал:
- Поторопитесь, стадо уходит!"

Термин этот восходит к имени одного из героев романа Ч.Диккенса "Посмертные записки Пиквикского клуба" Сэмуэля Уэллера (Weller), который часто употреблял изречения подобной структуры.
Анекдоты такого типа А.А. Потебня называл "комическими баснями", форма которых состоит в том, что "то, что следует за изречением, вместо того, чтобы давать достаточное основание для изречения, приведенного вначале, даже до некоторой степени противоречит ему. Такая форма очень любима, - отмечал автор и приводил примеры из романа Диккенса:

"На все свой черед, как говаривал один ученый, собираясь идти в кабак"
"Готов слушать вас, сэр, как говорил один ученик своему учителю, когда тот съездил его линейкой по голове".

В наше время широко известен, например, следующий сюжет:

Слезает ежик с кактуса:
- Ну, с кем не бывает... Ежикам тоже свойственно ошибаться...

Ремарка в подобных анекдотах может следовать за репликой (А.А. Потебня называл это явление инверсией):

- Береженого Бог бережет! - сказала монашка, надевая презерватив на свечку.

Оба приведенных нами анекдота содержат некоторое обобщение - отвлеченное высказывание - и конкретное событие, действие персонажа, мотивированное этим высказыванием. Независимо от последовательности реплики и ремарки (можно назвать их отдельными ЭСС), эти сюжеты основаны на комическом противоречии действия и его мотивировки, на их неожиданном сопоставлении.
Велеризм - термин, обозначающий особенность структуры высказывания, композиционный принцип. По такому принципу могут соединяться не только "половинки" краткого бессюжетного текста, но и элементы более сложного сюжета, например:

Штирлиц пошел в лес за грибами. Поискал справа - не нашел, поискал слева - не нашел, поискал спереди - не нашел. "Не сезон", - подумал Штирлиц и уселся в сугроб.

Чисто структурный принцип соединения элементов "реплика+ремарка" в таких сюжетах соотносит нейтрально-обобщенное высказывание с комичной ситуацией.
Как свидетельствует опыт общения автора с исполнителями подобных текстов, эти анекдоты, по существу, являются пародиями на пословицы и языковые клише: в приведенных случаях - на выражения "Людям свойственно ошибаться", "Береженого Бог бережет", "Не сезон". Такие сюжеты образуют своеобразную экспозицию подтекста для данных высказываний. В некоторых случаях, например, фразы "Слезает ежик с кактуса" или "Ежики тоже ошибаются" могут служить эквивалентами пословицы "Людям свойственно ошибаться". Пословица как бы закодирована в сюжете. Исполнители же стремятся избегать воспроизведения широкоизвестных клише и в определенных ситуациях предпочитают использовать фразу-знак, образную, менее "затертую", несущую на себе комический отпечаток.
Итак, к бессюжетным анекдотам относятся различные виды паремий - в частности, комические диалоги, цепочки из двух фраз, высказывания из двух слов. Их объединяет функциональное смеховое начало и структурное сходство, выражающееся, в первую очередь, в наличии внетекстовой развязки.
Среди анекдотов-паремий существует много пародий на известные конкретные сюжеты - например, кинофильмов и рекламных роликов - а также на малые речевые жанры (например, пословицы), жанровые стили (например, кинофильма). Анекдот может заимствовать из пародируемого произведения отдельные элементы - слова, фразы, реплики и т.п. - и представлять их с новой, неожиданной точки зрения, помещая в иной сюжетный контекст. Такие элементы служат знаками пародируемого произведения. Но, в отличие от развернутых пародий типа древнерусских текстов или современных литературных пародий, анекдот использует минимум таких знаков, отбирая самые яркие, значительные. При этом объектом пародирования могут быть такие разнородные явления, как, например, конкретный жанровый стиль и элементы языковой системы, или конкретный мотив и обобщенный образ-персонаж и т.д. Экспозиция подтекста анекдота многослойна и неоднозначна.
Анекдот может служить промежуточным звеном между произведением большого объема (например, фильмом) и малым речевым жанром (пословица, поговорка), выделяемым из крупного произведения. Такая заимствованная фраза, обыгранная в анекдоте, приобретает двойной подтекст - она становится знаком двух различных текстов, а также самостоятельным речевым элементом, устойчивым выражением, наполненным определенным значением.
Мы рассмотрели некоторые композиционные приемы, используемые в анекдотах - в частности, образование "пластиковых" анекдотов с помощью связующего элемента, а также принцип "ремарка+реплика", по которому строятся велеризмы.
Особый интерес представляют повторения структурных элементов в анекдотах.

2.2 Повторы как композиционный прием при пародировании

4

Несмотря на тяготение анекдотов к лаконичности и краткости, всевозможные повторения структурных элементов составляют характерную черту композиционной организации этого жанра.
В работе И.Ф.Амроян "Прием повтора как основа сюжетообразования в традиционных жанрах русского фольклора" выделены четыре основных вида повторов: нанизывание, кумуляция, кольцевой повтор и маятниковый повтор. При нанизывании каждое новое звено, присоединяясь к предыдущему, непосредственно связано с ним и только через него осуществляет связь с цепью в целом (например, в сказочном сюжете "Набитый дурак"). Кумулятивный принцип состоит в обязательном повторении всех предыдущих звеньев цепи при присоединении каждого нового звена (например, в сказках типа "Петушок подавился"). Кольцевой тип повтора, по определению И.Ф.Амроян, встречается в бессюжетных произведениях (например, в докучных сказках). Маятниковый повтор - это поочередное воспроизведение двух сегментов текста, равнозначных как в формальном, так и в смысловом отношении и образующих бинарную логическую оппозицию по принципу "плюс - минус" (например, в сказке "Женитьба журавля" или в прибаутке "Ворона на мосту"). Исследование И.Ф.Амроян проведено на материале сказочного и детского фольклора.
Рассмотрим, как эти виды повторов реализуются в текстах современных анекдотов.

2.2.1 Нанизывание

11

Мы уже отметили способность "пластиковых" анекдотов разрастаться в цепевидные структуры. Этот композиционный принцип основан на нанизывании структурных единиц. Подобные сюжеты встречаются в собирательской практике редко.
Возможно нанизывание отдельных элементарных сюжетов: в один анекдот объединяются два-три текста, которые могут бытовать и отдельно (ср. №№ 8* и 9*, а также 10*). Такое механическое соединение самостоятельных сюжетов мотивируется общностью тематики и образует своеобразную "рамочную" структуру.
В соответствии с классификацией И.Ф.Амроян, многократный обмен репликами (например, сюжет об овсянке) относится также к типу нанизывания. Однако очевидно различие между сюжетами такого типа и цепевидными: оно состоит в возможности расчленения структуры. Если "пластиковую" цепочку можно разделить на отдельные тексты без ущерба для их содержания, то диалог представляет собой нерасчленимый целостный сюжет, в котором повторение однотипных мотивов подчинено содержательной динамике повествования, устремленной к концовке сюжета. Качественный "скачок", происходящий в финале таких анекдотов, подготавливается за счет эффекта напряженного ожидания, создаваемого именно повторением. Подобным явлениям более соответствует термин "накопление", то есть кумуляция. Итак, хотя в большинстве анекдотов, включающих повторы, не происходит обязательного повторения всех предыдущих звеньев при присоединении каждого последующего, целесообразно рассматривать их как кумулятивные.

2.2.2 Кольцевой повтор

3

- Ты где берешь деньги?

В отличие от докучных сказок, в которых текст может буквально повторяться, анекдот заканчивается фразой, означающей возврат к началу текста. Таким образом, кольцевая структура сюжета становится объектом осмеяния в анекдоте и выявляется только на уровне подтекста.
Существуют и более сложные кольцевые сюжеты: см. №№ 11* и 13*. В сюжете 12* на кольцевом повторе построена часть сюжета, образующего рамочную структуру "сюжет в сюжете".

2.2.3 Маятниковый повтор

-2

На повторении логических бинарных оппозиций основан следующий диалог:

Два мужика разговаривают

Такие сюжеты структурно сходны со сказками типа "Хорошо да худо" (сюжет №2014А согласно СУС). Очевидно, в данном случае можно проследить прямое генетическое родство анекдота и бытовой сказки.

2.2.4 Кумулятивный повтор

8

Если трактовать понятие кумуляции шире, чем в определении И.Ф.Амроян, то можно утверждать, что этот тип повтора является наиболее распространенным в анекдотах. Уточним наше понимание этого термина.
Как известно, В.Я.Пропп определял кумуляцию как "какое-либо многократное повторение одних и тех же действий или элементов, пока созданная таким образом цепь не порывается или же не расплетается в обратном порядке", причем формы присоединения элементов могут быть самыми разнообразными, а их нагромождение или нарастание "кончается какой-нибудь веселой катастрофой".
Анекдот широко использует этот конструктивный принцип для создания эффекта ожидания, разрешающегося неожиданным качественным "скачком" в концовке.
Повторяться при этом могут разные структурные элементы сюжета: мотивы (14*, 15*), отдельные ЭС (16*), ЭСС (см. выше анекдот об овсянке и т. п.), вплоть до перечисления слов (17*).
О продуктивности кумулятивного принципа свидетельствует, в частности, интересный пример композиционной трансформации традиционного сюжета "Набитый дурак" (СУС - № 1696), относимого разными исследователями к жанру сказки или анекдота. Этот сюжет строится из однотипных эпизодов, каждый из которых можно разделить на три мотива:
1 - герой совершает действие (говорит невпопад);
2 - следует реакция на это действие (его бьют);
3 - родные дают ему совет.
Схематически сюжет представляет собой цепочку из эпизодов, соединенных механическим нанизыванием:

действие реакция совет= действие?реакция?совет?...
завязка ?кульмин.?разв.? завязка ?кульмин.?разв.?...

Из подобных мотивов состоит и современный детский анекдот:

У Незнайки в школе спрашивают

Этот сюжет состоит из трех эпизодов:
1 - Незнайке задают вопросы;
2 - бабушка дает ему советы;
3 - он отвечает невпопад.
В каждом из эпизодов повторяются одинаковые мотивы, которые, в отличие от традиционной сказки, не описывают ситуации, а лишь предполагают, моделируют их. Между собой эти эпизоды связаны более крепко, чем эпизоды сказки: в соответствии с теорией Б.П.Кербелите, такая связь может быть определена как логическая, то есть наиболее сильная.
Такая замена нанизывания кумулятивным принципом придает сюжету больший динамизм, усиливает эффект ожидания. Все комические моменты в анекдоте вынесены в концовку, в последний эпизод. Мотив совета здесь "перемещен" из развязки в завязку сюжета.
Другие подобные примеры - № 18* и 19*.
Итак, повтор может выступать в анекдоте и как чисто мнемонический прием, и как способ придания сюжету большего динамизма. Часто повторение структурных элементов в каком-либо тексте "провоцирует" появление анекдота-"пародии", передразнивающего этот повтор.
В то же время анекдот может подвергать пародированию и сам композиционный принцип. Вот пример обманутого эффекта ожидания:

Один человек сидел у окна вечером

Такой сюжет вполне можно считать пародией на жанр анекдота.

2.3 Выводы

2

Структурный анализ позволяет выявить разнообразие сюжетно-композиционной организации анекдотов. При этом важно рассматривать не только текст, но совокупность текста, подтекста и внетекстовых элементов рассказа. При таком подходе можно проследить общую закономерность в сюжетной структуре анекдотов: наличие некоторой экспозиции под текстом, отсутствие развязки в тексте.
В экспозиции под текстом может находиться объект пародирования. Анекдот пародирует произведения самых разных жанров фольклора, литературы, кино, телевидения. Такая "всеядность" этого жанра позволяет некоторым исследователям сомневаться в его принадлежности к фольклору. В частности, С.Ю.Неклюдов пишет о так называемой третьей культуре, "для которой питательной средой являются традиции городской улицы, различных возрастных групп..., социальных и профессиональных кланов (включая уголовные)": "Это уже не фольклор в точном смысле слова... - и далее - До некоторой степени она является наследницей традиционного фольклора, а потому ее изучение остается делом фольклориста".
Наш материал, записанный в основном именно "на городской улице", позволяет не только заметить, что многие анекдоты создаются на основе произведений других жанров, но и обратить внимание на то, что объектами такого фольклорного пародирования становятся самые яркие, замечательные произведения. Одним из многочисленных примеров этого явления может служить пародирование басен И.А.Крылова (кроме приведенных в данной работе, широко известны и другие анекдоты на темы других басен этого автора). Еще В.Г.Белинский писал: "Слава Крылова все будет расти и пышно расцветать до тех пор, пока не умолкнет звучный и богатый язык в устах великого и могучего народа русского". Мы видим, как своеобразно в современном фольклоре продлевается жизнь лучших культурных традиций.
В анекдотах можно обнаружить пародийную функцию, направленную как на тот или иной жанр в целом - в том числе и на анекдот - так и на конкретное произведение. Пародирование может состоять и в копировании структуры, формы произведения, то есть в создании травестии.
Если рассматривать сюжетно-композиционную организацию пародируемых произведений как некоторую систему, то можно сказать, что анекдот-"пародия" нарушает эту систему, трансформирует соотношение ее элементов, создавая новую структуру, то есть новую систему.
Сложны и разнообразны структурные формы таких трансформаций. Анекдот может включать в себя весь сюжет полностью либо его фрагмент - ЭС или мотив.
В современном анекдоте используются традиционно фольклорные композиционные приемы, в частности, различные виды повторов, которые могут быть как функциональными моментами сюжетно-композиционной организации, так и объектом пародирования. Сам факт повторения элементов сюжета может оказаться нелепым, абсурдным или неожиданно обернуться парадоксом. Но это выясняется только в концовке, которая противопоставлена всему предшествующему сюжету.
Структурный критерий при анализе композиции анекдотов должен быть неразрывно связан с критерием содержания, смысла. Поэтому разделение таких видов повтора, как нанизывание и кумуляция, должно основываться не на количестве повторяемых единиц текста, а на качественном различии этих композиционных приемов, на смысловом наполнении повторяемых элементов.
Сравнение механизмов пародирования в сюжетных и бессюжетных анекдотах позволяет сделать вывод о единстве принципов, по которым оно происходит: анекдот заимствует из системы пародируемого произведения некоторые элементы (слово, фразу, мотив, отдельный ЭС-фрагмент или весь сюжет произведения) и соединяет их с другими элементами, создавая совершенно иную систему. К анализу пародирования слов, фраз и т.п. языковых элементов мы обратимся в III главе. Относительно пародирования мотивов и сюжетов важно отметить главную закономерность: парадоксальное, комическое противопоставление экспозиции подтекста и кульминации. Кульминацию, финальную фразу, концовку сюжета можно уподобить сферическому зеркалу, в котором сходятся лучи-направления развития сюжетов - рассказываемого и пародируемого.

3. Пародирование как способ формирования системы персонажей

3

3.1 История изучения вопроса

Персонажи анекдота непосредственно связаны с его тематикой и вместе с ней представляют идейно-образную сторону сюжета. Специфика содержания анекдота издавна была объектом пристального внимания фольклористов. Так, П.А.Пельтцер писал: "Отличительной чертой сказки является фантазия. Здесь действует "принцип эстетической подстановки", отождествления себя с героем... В анекдоте отсутствует эта черта. Как рассказчик, так и слушатель не обращали внимания на нравственную сторону анекдота, если таковая и заключалась в нем. Шутка принималась за шутку, не наводила на сарьезное размышление, была свободна от нравоучения". Важными свойствами анекдота автор считал также отсутствие в нем сатирического начала и склонность к преувеличению описываемых действительных событий.
П.А.Пельтцер особо выделял анекдоты о шутах и скоморохах: "Воровские проделки скоморохов представляли собой верх нахальства и сохранены народной памятью как анекдоты... Образ шута и скомороха, как явление, отжившее свой век, мало-помалу исчезает из сознания народа, остаются лишь проделки их, самый факт, который без труда приурочивается к "солдату", по сметливости и догадливости достойному преемнику скомороха".
К другому типу П.А.Пельтцер относил сюжеты о дураках: "Основа рассказов о дураках является общей как древних, так и для новых народов и лежит в природе человека; каждая страна имеет свой смешной народ, на который она сваливает свою собственную глупость и переносит дурацкие похождения и сама радуется собственному изображению, подобно обезьяне, не узнавшей себя в зеркале и играющей собственным хвостом, который представляется ей чем-то странным".
Н.Ф.Сумцов разделил анекдоты о глупцах на две тесно связанные группы: анекдоты о глупых народах и о глупых индивидуумах, - заметив, что в роли глупца чаще выступают сын, муж или жена, реже - отец, мать или девушка. "Сказки о глупых народах, - отмечал Н.Ф.Сумцов, - представляют собой просто сказки о глупых людях с подстановкой собственного имени". Прикрепление сюжетов к конкретной личности автор объяснял психологическими мотивами: "При централизации анекдотов вокруг одного имени они приобретают сравнительно больший интерес, легче запоминаются и подчас приобретают заманчивость бытовой действительности. Территориальное закрепление придает многим вымыслам такое обманчивое историческое освещение, что не только доверчивая толпа принимает их за чистую монету, но даже люди науки относились к ним иногда вполне доверчиво и занесли их в учебники как исторические факты".
Многие авторы (в частности, А.Н. Веселовский, Е.М. Маслова, М.П. Алексеев и др.) исследовали циклы анекдотов о конкретных исторических личностях, например, о шуте Балакиреве, о Пушкине, Суворове, об Иване Грозном и т.д.
Несколько иначе представлялась тема глупости в древнерусской смеховой литературе. Как отмечает Д.С.Лихачев, средневековые авторы "чаще всего смешат читателей непосредственно собой. Они представляют себя неудачниками, нагими или плохо одетыми, бедными, голодными, оголяются целиком или заголяют сокровенные места своего тела... Авторы притворяются дураками, "валяют дурака", делают нелепости и прикидываются непонимающими. На самом же деле они чувствуют себя умными, дураками же они только изображают себя, чтобы быть свободными в смехе".
Такое поведение было свойственно, в частности, юродивым. "Юродивый, - пишет А.М. Панченко, - балансирует на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собою трагический вариант смехового мира. Юродство - как бы "третий мир" древнерусской культуры или "мир навыворот".
Если средневековые авторы, юродивые и скоморохи сознательно "валяли дурака", то позднее подобные явления могли носить и объективный характер. В таком аспекте Ю.Н.Тынянов анализировал литературную жизнь России начала XIX века: "пародийное отношение к литературной системе вызывает целый ряд аморфных, не окристаллизовавшихся литературных явлений... Эти явления прикрепляются к какой-либо литературной личности, нанизываются на нее, циклизуются вокруг нее. Число кристаллизованных пародий может быть вовсе не велико, но сама литературная личность становится пародической. При этом живая личность литератора... либо деформируется слегка, либо искажается до полного несходства, либо - в случаях, правда, редких - может и вовсе отсутствовать". Такое наблюдение позволяет автору рассматривать пародию не только как явление текстологическое, но и как жизненный процесс. В качестве примеров пародической личности Ю.Н.Тынянов приводит "общественные личности" графа Хвостова и князя Шаликова и "литературную личность" Козьмы Пруткова.
Все эти наблюдения актуальны и сегодня. Однако современная идейно-образная система анекдота представляется более сложной.
В частности, В.В. Блажес и А.В. Матвеев отмечают, что "традиционный сказочный эпос о животных в современных условиях стал поэтической основой "взрослых" анекдотов. В них сохраняются обычные для этого эпоса звери и птицы: лиса, заяц, волк..., но появились экзотические животные, привнесенные скорее всего из мультфильмов". Персонажи выступают в анекдотах на основе оппозиций: большой и маленький, умный и глупый, ловкий и неуклюжий, сильный и слабый, уступчивый и настырный. "Животный мир и мир человеческой жизни или нарочито совмещены, или изображение постоянно как бы переходит из человеческого мира в животный и обратно".

3.2 Обобщенные и конкретные персонажи (генетические типы)

3

Если в ходе беседы звучит фраза, например: "Приходит Вовочка из школы...", то вряд ли кому-то придет в голову уточнить: "Какой Вовочка? А кто это? Ваш знакомый или родственник?" Такая фраза как бы служит заголовком анекдота. Очевидно, что, например, из двух фраз: "У Михайлова спросили..." и "У Рабиновича спросили..." - именно вторая может являться таким заголовком.
Персонаж - один из наиболее маркированных элементов жанра анекдота. Именно поэтому попытки классификации анекдотов предпринимаются, в первую очередь, с учетом действующих в них персонажей. Чтобы убедиться в безуспешности таких попыток, достаточно ознакомиться с некоторыми из многочисленных развлекательных сборников, выходящих в последние годы. Возможна ли такая классификация вообще?
Во-первых, несмотря на тесную связь системы персонажей с тематикой анекдотов, необходимо различать эти два плана: иными словами, о чем анекдот и про кого он - это подчас "две большие разницы". Например, анекдот про партизан и немцев, по сути, оказывается - о качестве спичек (20*), или сюжет про крокодилов - о советской армии и внешней политике (21*).
Во-вторых, трудно классифицировать по признаку "персонаж" сюжеты, поскольку один и тот же сюжет может приурочиваться к разным персонажам: например, анекдот о Чапаеве и Петьке или просто о мужиках (22*), о мужике или о чукче (23*) и т.д. Кроме того, в одном сюжете могут выступать совершенно разнородные персонажи, например, кот Матроскин и фашисты (24*) (к анализу такого "смешения" персонажей мы вернемся в конце этой главы).
Итак, речь может идти только о систематизации персонажей вне их связи с теаматикой и сюжетами анекдотов. Кто же становится персонажем анекдота?
Обратимся к примерам:

- Вам кофе в постель?
- Нет, лучше в чашечку.

Действующие лица здесь вообще не названы. Для сюжета они не имеют функционального значения. Очевидно, при желании можно подставить какие-то имена.
Возможна конкретизация персонажа:

- Товарищ прапорщик, заглушите дизель!
- А-а-а-а!

Из текста ясно, что один из персонажей - прапорщик. Это не конкретный известный нам прапорщик, а собирательный образ, стереотип нашего представления о таких людях. Так, даже если персонаж назван по имени или по фамилии (Сара, Рабинович и т.п.), он не имеет в нашем представлении реального единичного прототипа ни в жизни, ни в литературе (Мало ли в Одессе Рабиновичей!) Такие собирательные образы могут складываться в самом жанре анекдота: таковы, например, чукча, грузин (иногда это Гоги или Гиви), псих, продавец, муж и жена, студент, мальчик и т.п.
Существуют персонажи другого рода. Например, Брежнев, Тимирязев или Кашпировский - это реальные люди, существовавшие или существующие в действительности. Попав в разряд пародических личностей, они начинают выступать в анекдотах, действуя в соответствии с законами жанра и в то же время сохраняя в сознании исполнителей и слушателей свои реальные черты.
В анекдотах получают "вторую жизнь" многие вымышленные персонажи, известные по другим сюжетам - в своем роде "метатекстовые" герои. Они приходят в анекдот из фольклора и литературы, из фильмов и рекламы: это, например, Василиса Премудрая и Иван-дурак, Соловей-разбойник и Баба-яга, Наташа Ростова и поручик Ржевский, Шерлок Холмс и доктор Ватсон, Никулин, Вицин и Моргунов, Брюс Ли и Арнольд Шварценеггер и т.д.
Итак, можно проследить три пути, по которым персонажи попадают в анекдот:
1 - может быть взят обобщенный герой из действительной жизни, собирательный образ, стереотип;
2 - в анекдоте может выступать конкретное историческое лицо - например, известный политик, литератор, ученый и т.д.;
3 - существуют анекдоты о конкретных вымышленных персонажах, которые известны нам по другим произведениям - это герои сказок, былин, фильмов, телепередач и т.п.
Персонажем анекдота может быть не только человек, но и животное - обычное (как, например, верблюд в №25*) или олицетворенное (см. №№ 26*, 27*, 28*, 29*, 30*). Олицетворяются различные предметы: кирпичи, булавки, сигареты, тракторы и т.п. (см. №№ 31*- 34*) и отдельные части тела (например, нос в № 35*), а также, например, крылатые ракеты, и даже такие абстрактные понятия, как капитализм или социализм (см. № 37*). Известны анекдоты, где фигурируют Бог, черти, волшебники и т.п., причем такие анекдоты не являются пародиями на конкретные сюжеты.
Олицетворение сближает анекдот с басней. Такие персонажи могут заимствоваться из уже известных сюжетов басен, сказок или мультфильмов: это, например, ворона и лисица, стрекоза и муравей, кот Матроскин, поросенок Хрюша, медвежонок Винни-Пух, Чебурашка, Чудо-юдо и т.д.
Персонажи первого типа - обобщенные - более характерны для традиционного народного анекдота и представляют собой бесчисленные варианты образов глупца и хитреца, неверной жены и обманутого любовника и т.д. Даже если анекдот рассказывается о том,как, к примеру, "один грузин продавал помидоры...", рассказчик всегда абстрагируется от единичного прототипа; нельзя прямо сказать, что анекдот - вот про этого грузина или вон про того студента.
В процессе возникновения цикла сюжетов об одном персонаже его образ становится несколько более конкретным: в результате, например, Вовочка становится нарицательным, символичным именем, а анекдоты о евреях группируются вокруг Рабиновича. Таков ход развития внутрижанровой традиции.
Второй и третий типы персонажей во многом сходны между собой. С одной стороны, для рассказчика, лично не знакомого ни с историческим лицом, ни, тем более, с вымышленным, оба они находятся как бы на одном уровне: в конце концов, и Штирлиц, и, например, Тимирязев или Горбачев известны нам в равной степени благодаря некоторым текстам-посредникам.
С другой стороны, это индивидуальные личности, обладающие какими-то особыми чертами, свойствами, известные своими поступками: эти признаки становятся в анекдотах средством описания персонажей, моделирования психологических ситуаций, а также объектом осмеяния.
Развитие системы персонажей происходит, в первую очередь, за счет пародирования все новых и новых конкретных лиц - реальных и вымышленных. Помимо возникновения оригинальных, новых сюжетов, с такими персонажами иногда связываются ранее существовавшие истории. Так, например, анекдот о Брежневе и Картере через несколько лет может быть рассказан о Горбачеве и Рейгане.
Появляются и новые обобщенные, собирательные персонажи - в основном это связано с появлением новых социальных и профессиональных групп: например, сравнительно недавно возникли такие персонажи, как стюардессы, хиппи, панки, "голубые".
Многие персонажи образуют устойчивые пары или тройки. Например, если в анекдоте выступает муж, то обязательно в нем присутствует жена и очень часто - любовник. Так же стабильны пары врач/пациент, судья/подсудимый, студент/профессор, хозяин/животное и т.п. Устойчивые группы персонажей заимствуются и из других произведений: Чапаев и Петька (реже с ними встречаются Анка, Фурманов), Холмс и Ватсон, Винни-Пух и Пятачок и т.д.
Вокруг отдельных персонажей или их групп со временем возникают целые циклы сюжетов, связанных общностью тематики, сюжетно-композиционной организации и стиля. Такие персонажи начинают восприниматься уже не только как конкретные или обобщенные стереотипы из жизни, литературы или кино, но и как чисто анекдотические герои: носители фольклорной традиции осознают включенность этих персонажей в систему жанра. Тогда могут появляться анекдоты-пародии, направленные на эти жанровые стереотипы, то есть происходит как бы вторичное пародирование.
Мы рассмотрим эти явления на уровне описания в анекдотах персонажей по различным дифференциальным признакам: номинации, внешности, месту обитания, атрибутам, функциям, эмоциям, речи и внетекстовым характеристикам.
Важно отметить, что жанровая установка на создание психологической модели ситуации, на лаконичность обуславливает тесную связь этих дифференциальных признаков между собой, поэтому наличие некоторых ДП в тексте зачастую предполагает другие ДП "по умолчанию", то есть в подтексте. Кроме того, при описании персонажа большую роль играет момент драматизации, сценичности повествования: рассказчик не только рассказывает, но и показывает анекдот.

3.3 Способы пародирования образа (пародируемые признаки персонажа)

3

3.3.1 Номинация

Обобщенный герой в современном анекдоте практически никогда не называется дураком, глупцом или хитрецом, хотя подчас генетически восходит к этому типу фольклорных персонажей. В его названии обязательно конкретизируется какой-либо статус:
- половозрастной (мужик, девушка, старушка, мальчик...);
- семейный (жена, муж, сын, теща, внук...);
- национальный (русский, грузин, еврей, американец...);
- социальный или сословный (царь, купец, интеллигент, зек, хиппи...);
- профессиональный (продавец, генерал, учительница...);
- физиологический (псих, заика, дистрофик, слепой...).
Название может выражать несколько таких параметров: например, старый еврей (одновременно половозрастной и национальный критерий) или псих (физиологический и социальный). Наряду с психом, особую статью составляет пьяный мужик или пьяница: вероятно, функционально такой тип персонажей должен быть особенно близок к традиционным глупцам. Однако, это только предположение. Возможно, оно заслуживает отдельного, более детального изучения.
Иногда в анекдотах встречается называние персонажа по функциональному признаку: например, шуршунчик, или чувындра (см. №№ 36*, 39*).
Номинация персонажа, как правило, напрямую соотносится с тематикой анекдота и служит средством психологического моделирования ситуации. Например, анекдоты про чукчу обычно рассказывают о его глупости, про Вовочку - о детской непосредственности в изучении полового вопроса и о проблеме отцов и детей, про поручика Ржевского - о грубом солдатском юморе и т.д.
Возможно непосредственное осмеяние имени персонажа, например:

В кабинете Брежнева звонит телефон. Брежнев поднимает трубку:
- Дорогой Леонид Ильич слушает!

(См. также № 40*)

Известны примеры пародирования стереотипа восприятия имени персонажа за счет его двойного истолкования или несоответствия тематике анекдота:

Агитатор читает лекцию в дурдоме. После каждой фразы все хлопают. Один сидит спокойно. Его спрашивают:
- А вы почему не хлопаете?
- А я не псих. Я санитар.

Номинация персонажа в завязке или экспозиции может неожиданно обернуться комичной, оказавшись в концовке ошибочной, неверной: см. № 41*.

За счет номинации может создаваться эффект неожиданного сопоставления персонажей второго и третьего типа:

Штирлиц проснулся на нарах

3.3.10 Совмещение персонажей в одном сюжете

1

Мы уже отмечали, что многие персонажи могут образовывать устойчивые пары или тройки. При этом в одну группу всегда попадают персонажи одного генетического типа. Это явление свойственно всей жанровой системе персонажей. Но и оно подвергается трансформации, нарушению в некоторых примерах. Так, в анекдоте "сталкиваются" киногерой и актер (см. выше сюжеты о Штирлице и Тихонове, о Бормане и Визборе), персонажи мультфильма с обобщенными реальными (см. выше сюжет о фашистах в Простоквашино), вымышленные герои сопоставляются с реальными:

Маленький сынишка спрашивает у матери

Комично даже предполагаемое совмещение в одном сюжете обобщенных персонажей с конкретным историческим лицом (см. № 57*).
В таких анекдотах так или иначе проявляется оценка, даваемая персонажам с точки зрения рассказчика или других действующих лиц. Таким образом, анекдот нарушает складывающуюся систему персонажей и выявляет их новые черты и свойства.

3.3.2 Внешность

4

Внешность обобщенных персонажей описывается только в тех случаях, когда она имеет существенное значение для сюжетного действия. Так, например, в анекдоте про чувындру и чувындрочку важен контраст "большая/маленькая". Широко известен анекдот про то, как фотографировали хомяка: здесь существенно важна лишь одна внешняя черта, которую воплощает в себе этот персонаж (см. № 42*). Словесное описание внешности в анекдотах встречается редко, обычно оно предельно кратко и передает контраст или гиперболизированное качество. Иногда внешность персонажа является его единственным существенным признаком и описывается более подробно (см. № 43*).
Гораздо чаще внешний облик персонажа подразумевается "по умолчанию": мы знаем, как выглядит Наташа Ростова, Арнольд Шварценеггер или Хрюша. Портреты этих и других персонажей описаны в литературе, созданы средствами кино, видео и телевидения. Описать же "по умолчанию" внешность обобщенных персонажей практически невозможно.
Внешность конкретных персонажей не описывается (она и так известна). Она может служить средством психологического моделирования комической ситуации:

Чебурашка прибегает к Гене

Никулин, Вицин и Моргунов пошли на речку

Сеансы Кашпировского запретили

Для создания комического эффекта такие анекдоты используют характеристики персонажей, известные нам из первоначальных сюжетов.

3.3.3 Место действия

4

Локализация персонажей в анекдоте может быть стереотипной: врачи и пациенты встречаются в больнице, зеки сидят в тюрьме, звери живут в лесу, евреи - в Одессе, ковбои - в прерии, Бог - на небе, черти и покойники - в аду и т.д. Для многих сюжетов место действия вообще не важно.
Но оно может иметь функциональное значение для описания ситуации, например, в анекдоте о Штирлице - Исаеве - Тихонове. Часто герои анекдотов действуют в неожиданном, необычном месте: ежик, например, приходит в магазин, булавки ползут по пустыне, сопля идет на дискотеку и т.д.
Указание места действия может служить и для выражения комической сути:

Два мужика разговаривают

Конкретные персонажи также могут существовать как в локусе своего исконного сюжета (или реальной жизни), так и далеко за его пределами. Например, в советское время были популярны анекдоты о попадании известных исторических лиц на тот свет или об их путешествиях во времени: Брежнев попадает в будущее, Наполеон наблюдает с трибуны Мавзолея демонстрацию, Корней Чуковский встречается поочередно со Сталиным, Хрущевым, Брежневым и Горбачевым, Рейган с Горбачевым сидят в одной тюремной камере и т.д. (См. №№ 44* - 48*).
Вымышленные герои, заимствованные из других жанров, могут придерживаться "своей" территории: так, например, поручик Ржевский встречается нам, как правило, на балу, в театре или в офицерском собрании, а Холмс и Ватсон - в своей гостиной, на лондонской улице или в одном из путешествий, скажем, в Баскервиль- холл. Однако добрая половина анекдотов о таких персонажах повествует о том, как герои фильмов выходят в реальную современную жизнь или попадают в некоторое условное место и время. Холмс и Ватсон прилетают на воздушном шаре в Россию или отправляются в поход, Чебурашка с Геной занимаются воровством, Чапаев с Петькой поступают то в академию, то в консерваторию, едут в Америку, гуляют по пляжу, делают бизнес на продаже газировки в пустыне и т.д. и т.п. По мере формирования цикла сюжетов герои сохраняют все меньше признаков, присущих им изначально. В этом можно убедиться, в частности, на примере Чапаева и Петьки - одних из самых популярных вымышленных персонажей современного анекдота.

3.3.4 Атрибуты

4

Обобщенные персонажи в анекдотах выступают со стереотипными атрибутами, взятыми из реальной жизни: чукча с лыжами, девочка с бантиком и совочком, пассажир с билетиком и т.д.
Необычный атрибут может выражать суть комизма:

Психи в туалете собрались

Приходит мужик к хирургу

Атрибуты конкретных персонажей могут быть особенно символичны, если они взяты из первоначального сюжета и обыграны в анекдоте, например:

Василь Иваныч и Петька бегут от белых

Такой сюжет можно считать пародией на фрагмент из кинофильма. Существуют анекдоты подобного типа и о конкретных исторических лицах:

Брежнев от ордена отказался

Анекдот может пародировать образ, взятый из другого сюжета, с помощью необычных атрибутов:

Штирлиц сидел на проводах и маскировался газетой. Но что-то неуловимое выдавало в нем советского разведчика: то ли пристальный взгляд, то ли болтающийся сзади парашют...

3.3.5 Функции

-8

Как известно, В.Я. Пропп отметил, что волшебная сказка нередко приписывает различным персонажам одинаковые действия, или функции, которые служат постоянными, устойчивыми элементами сказочного сюжета.
В основе многих анекдотов лежат такие традиционно сказочные функции персонажей. Например, царь испытывает нескольких героев, чтобы наградить победителя - "первая функция дарителя", по В.Я.Проппу (см. № 49*), герой получает волшебное средство (см. сюжет о Золотой рыбке в I главе), герою предлагается трудная задача (см. также пример в I главе); к герою обращаются с запретом (№ 50*) и т. д.
Описание персонажа может состоять из одной-единственной функции, например:

Мужик с хозяйственной сумкой приходит в магазин

Конкретные персонажи, как правило, выполняют функции, которые свойственны им в жизни или в первоначальном сюжете: например, Брежнев читает доклады, Кашпировский проводит сеансы гипноза, Ельцин едет в Америку читать лекции, Шерлок Холмс демонстрирует дедуктивный метод, Красная Шапочка идет к бабушке, кот Матроскин заботится о своем хозяйстве и т.д. Гиперболизируя такие функции, анекдот делает образ карикатурным: см. № 51*.
Многие анекдоты основаны на нарушении такой "нормальной" функции, на выворачивании ее наизнанку:

Мемориальная доска: "В этом доме с 1915 по1916 год В.И.Ленин вместе с И.Ф.Арманд скрывался от Н.К.Крупской".

Четвертого апреля 1917 года

Конкретный персонаж может выполнять неожиданные, странные, "ненормальные" для него функции:

Штирлиц зашел в бункер фюрера

Штирлиц зашел в кафе

Штирлиц пришел к Борману

3.3.6 Эмоции, психология

0

Эта черта анекдотических персонажей тесно связана с моментом драматизации: рассказчик, описывая эмоции персонажей, сопереживает им и заставляет так же сопереживать слушателя. Любой, даже самый короткий сюжет настраивает слушателя на эмоциональное восприятие ситуации - для этого создается ее психологическая модель.
Почти каждый персонаж в анекдоте представляет собой определенный психологический тип: так, например, англичанин всегда педантичен и невозмутим, грузин - темпераментен и горяч, Вовочка - простоват, но подковырист, "себе на уме", Ленин - добрейшей души человек, пламенный оратор и т. д. Более глубокое и тщательное изучение психологических ролей, закрепляемых за теми или иными героями анекдотов, могло бы стать предметом отдельного исследования и представляет несомненный интерес как для фольклористов, так и для психологов, социологов, педагогов и т. д.

3.3.7 Речевые характеристики

3

Речь персонажей может быть как нейтрально-обобщенной, так и подчеркнуто индивидуализированной. Реплики героев, с одной стороны, характеризуют их, то есть служат средством описания, с другой стороны - несут на себе функциональную, смысловую нагрузку. Так, например, в анекдотах о животных именно речевые характеристики отражают "человеческую" природу персонажей. Иногда комичен сам факт речи со стороны животного:

Сидит рыбак

В связи с пародированием персонажей целесообразно остановиться на рассмотрении такого явления, как цитирование.
Например, характерным речевым атрибутом Шерлока Холмса в анекдотах стала фраза "Это элементарно, Ватсон!", являющаяся цитатой из первоначального сюжета (см.№ 52*). Подобным же образом за собирательным персонажем - чукчей - закрепилось словечко "однако": возможно, оно заимствовано из речи конкретных персонажей - например, Дерсу Узала из одноименной повести Арсеньева или героев некоторых кинофильмов (установить точно происхождение подобных речевых атрибутов зачастую практически невозможно). В анекдотах буквально цитируются некоторые известные высказывания конкретных исторических лиц (например, Ленина - см. № 53*). Реплики, которые действительно были произнесены прототипами анекдотических пресонажей, помещаются в иной контекст, например:

Матроскин с дядей Федором приехали в Москву

Здесь так же, как и в примере № 24*, анекдот создает модель новой сиуации, в которой по-новому звучит фраза, знакомая нам по первоначальному сюжету сказки и мультфильма об этих персонажах. Иногда анекдот искажает реплики, известные по первоначальному сюжету, пародирует их:

А что это граф Суворов так нажрался?

В анекдотах пародируется индивидуальная манера речи конкретных людей:

Брежнев читает доклад

Приезжает Горбачев в Америку

При этом рассказчик воспроизводит, например, акцент Сталина или Кашпировского, подражает бормотанию Брежнева и т. д.
В устах конкретных персонажей особенно комично звучат стилистически маркированные реплики, например:

Лондон. 1913 год

3.3.8 Внетекстовые характеристики

6

Реплики конкретных персонажей обычно сопровождаются воспроизведением их интонации, тембра голоса, жестов. Такие чисто сценические приемы очень часто используются при исполнении анекдотов. Поэтому многие анекдоты трудно записать: комичность в них передается не словами, а внетекстовыми средствами. Например:

Вечером начинается передача для малышей

Мужик подходит к пивному ларьку

3.3.9 Смешение дифференциальных признаков

0

В любом "серьезном" литературном или фольклорном жанре разные свойства персонажей связаны между собой логически или ассоциативно и составляют некоторую иерархию или шкалу, в соответствии с которой персонажи могут быть сопоставлены как по отдельным параметрам, так и в целом. В анекдотах персонажи также могут сопоставляться по одному или нескольким признакам. Но иногда сюжет организован так, что изначально персонажи характеризуются по одним критериям (например, большой/маленький, начальник/подчиненный, мужчина/женщина и т. п.), а концовка неожиданно высвечивает совсем другие их свойства, критерии иного порядка. Например:

Крокодила Гену с Чебурашкой посадили

Здесь в экспозиции герои детской сказки и мультфильма попадают в необычное для них место - собственно, это их и беспокоит, с этим связаны их эмоции, поступки, речь. Концовка же неожиданно выявляет комичность другого персонажа за счет его номинации, речи и внешности. Так же в сюжете могут смешиваться, например, половой и профессиональный критерии (см.№ 55*), номинация и внешность персонажа (см. № 56*) и т.д.
Особенно характерно подобное смешение признаков для циклов анекдотов о хиппи, панках и наркоманах. Например:

Наркоман едет в автобусе

Оппозиция контролер/безбилетник служит завязкой многих анекдотов, повествующих о хитростях и уловках "зайцев". Здесь же она неожиданно оборачивается акцентом на внешности персонажа.
Еще более утрированно смешиваются параметры персонажей в "абстрактных" анекдотах: цвету крокодила противопоставляется направление полета другого крокодила, на странный вопрос следует абсурдный ответ и т.д. Подробный анализ этого явления в таких сюжетах представлен в работе П.А. Бородина "Абстрактный анекдот как явление современного фольклора".

3.4 Выводы

-3

Система персонажей современного анекдота разнообразна, сложна и неоднородна. Она постоянно развивается, включая в себя все новые элементы, заимствуемые из жизни, литературы, кино и т.п. Это заимствование носит пародийный характер: анекдотический персонаж не адекватен своему прототипу. Суть пародирования образа состоит в том, что рассказчик (предполагаемый автор) "по глупости", "для смеху" или с целью сатирического осмеяния нарушает какие-либо системные признаки, свойственные прототипу.
Так персонаж включается в жанровую систему анекдота. Она, в свою очередь, снова разрушается и воссоздается. Происходит постоянная ее трансформация, эволюция. Нельзя не отметить что по сравнению с другими жанрами в анекдоте эта эволюция происходит очень быстро.
Включение в систему персонажей разных генетических типов создает в анекдоте причудливый сплав реальности и фантазии, где все персонажи действуют по общим жанровым законам.
Нарушение закономерности при описании свойств персонажей, то есть выведение их из системы, позволяет представить героя в новом свете, дать неожиданную трактовку его обычным, системным свойствам. Этот прием может иметь глубоко нравственное значение и служить мощнейшим средством сатиры, особенно если речь идет об известных исторических лицах (например, в анекдотах о политиках, попадающих в будущее или встречающихся в "ином мире").
Возможно, большинство конкретных персонажей являются героями-однодневками, о которых через некоторое время никто и не вспомнит (например, уже сегодня не актуальны анекдоты о Лигачеве, Рыжкове или группе "Modern Talking"). Отражение их в анекдотах может несколько продлить их жизнь в народной памяти, но о причислении их к фольклорным персонажам вряд ли можно говорить. Оригинальные сюжеты о таких людях могут сохраниться разве что в публикациях, как это произошло, например, с анекдотами о литераторах XVIII-XIX веков.
Для объективного научного исседования судьбы того или иного конкретного персонажа в анекдотах необходимо, в частности, сравнение разных временных срезов традиции. Для изучения современных анекдотов интервал между такими срезами может составлять какие-то десятилетия.

4. Языковое пародирование

1

Как известно, понятие "лаконизм" включает в себя два свойства - краткость и точность.
Анекдот, в сравнении с другими повествовательными жанрами фольклора, относительно краток: комической концовке его предшествует малый объем текста; сюжет обладает закрытой структурой, при этом "все остальное, необходимое для объяснения..., содержится у нас в мысли и может быть легко восстановлено". Для такой легкой, то есть адекватной и быстрой отсылки к подтексту необходима известная точность языка, то есть наличие некоторых особо значимых слов, фраз, формул.
О таких знаках в древнерусских пародиях Д.С. Лихачев писал: "Пародируется сложившаяся, твердо установленная, упорядоченная форма, обладающаяся собственными, только ей присущими признаками - знаками... признаки-знаки были обильны. Автор не ограничивал их число, а стремился к тому, чтобы исчерпать признаки жанра: чем больше, тем лучше, то есть "тем смешнее". Анекдот, в силу своей краткости, не может содержать много таких знаков. В данной главе мы рассмотрим эти "включения" в функционально-языковом аспекте.

4.1 Соотношение жанровых стилей в анекдоте

19

Вопрос о выделении тех или иных языковых стилей является дискуссионным.
По мнению М.М. Бахтина, "Определенная функция (научная, техническая, публицистическая, деловая, бытовая) и определенные, специфические для каждой сферы условия речевого общения порождают определенные жанры, то есть определенные, относительно устойчивые тематические, композиционные и стилистические типы высказываний. Стиль неразрывно связан с определенными тематическими единствами и - что особенно важно - с определенными композиционными единствами: с определенными типами построения целого, типами его завершения, типами отношения говорящего к другим участникам речевого общения... Стиль входит как элемент в жанровое единство высказывания". М.М. Бахтин отмечал, что существующие классификации языковых стилей бедны и недифференцированы, в первую очередь, из-за отрыва стилей от жанров.
В свою очередь, Ю.Н. Тынянов писал: "Если мы захотим добиться точного определения какого-либо поэтического жанра, по темам, или по стилю, или по какому-либо другому изъятому из произведений элементу, - мы должны будем отступить перед текучестью явления". Суть пародирования автор объяснял следующим образом: "При включении в известную систему поэтического языка, соотнесенную с определенными речевыми рядами, - элементов системы другой, соотнесенной с другими рядами, происходит перемена измерений: допустим, что в оду... включены элементы низкого штиля...: перед нами один из примеров жанровой пародии".
Для анализа языка современных анекдотов целесообразно воспользоваться классификацией функциональных стилей, предложенной Д.Э. Розенталем:

1. разговорный стиль функция общения

2. книжные стили: - научный
функция сообщения
- официально-деловой

- публицистический
функция воздействия
- и литературно-художественный

(При этом для разговорного стиля типична диалогическая речь, для остальных стилей - монологическая).

Для анекдота как для устного жанра доминантным является разговорный стиль. Анекдот также может включать те или иные элементы других стилистических систем. Можно считать разговорный стиль в анекдоте нейтральным, а элементы других стилей - стилистически окрашенными. Расссмотрим конкретные случаи.

4.1.1 Научный стиль

21

Для научного речевого стиля характерно использование абстрактной лексики, составных терминов (например, "точка кипения", "мозговая ткань" и т.п.), слов, указывающих на тесную логическую связь и т.д. Анекдот включает эти элементы в поток разговорной речи, например:

Только что родившийся младенец говорит врачу

Одного студента выгнали с Физтеха

4.1.2 Официально-деловой стиль

19

Одной из наиболее характерных черт официально-делового речевого стиля является наличие в нем многочисленных речевых стандартов - клише. Именно они в качестве знаков данного стиля включаются в анекдот, попадая в иной стилистический контекст, например:

У зайца был День рождения

Мужик наш приехал за границу

Подобные клише в анекдотах приобретают новый подтекст, новое семантическое поле.

Следующий сюжет построен по "рамочному" принципу: официальный текст в нем упоминается, но цитируются только элементы, явно сниженные, выпадающие из официально-делового стиля, к которому должен принадлежать упомянутый текст:

В МГИМО провели контрольную работу

4.1.3 Публицистичекий стиль

8

Этот стиль применяется в общественно-политической литературе, периодической печати, публичных выступлениях и т.п.
Элементы публицистического стиля часто включаются в анекдоты на политические темы, например:

- При коммунизме денег не будет.
- Опять денег не будет?

Летит трехглавый змей

Комично соотнесение политических терминов с обыденным контекстом (см. №№ 58* и 59*), включение стилистически сниженных элементов в ораторскую речь (см. №№ 60* и 61*).

4.1.4 Стили художественной литературы

19

Как отмечает Д.Э. Розенталь, "особенность языка художественной литературы составляют:
1) единство коммуникативной и эстетической функций;
2) многостильность;
3) широкое использование изобразительно-выразительных средств;
4) проявление творческой индивидуальности автора".

Литературно-художественный стиль также может быть объектом пародирования в анекдоте. В частности, высмеивается широкое использование изобразительно-выразительных средств с включением сниженного элемента в концовке (см. № 110*). Эта стилистическая особенность утрируется, доходя до гротеска.

Поручик Ржевский проснулся дивным майским утром

Пародирование сюжетов и персонажей произведений литературы и фольклора довольно редко сопряжено с пародированием языка этих произведений. Это - одна из причин, по которым можно предположить, что пародированию подвергаются не столько тексты, сколько их экранизации.
Речь таких персонажей, как, например, Наташа Ростова и поручик Ржевский, Холмс и Ватсон, обобщенный образ англичанина (иногда это сэр Джон), как правило, пародирует изысканно-светский, аристократический стиль речи: см. №№ 62* - 65*)
Итак, рассмотрев только несколько примеров, мы можем убедиться, что анекдот часто включает в себя элементы, как минимум, двух функциональных стилей, из числа выделенных Д.Э. Розенталем. Нельзя не отметить, что собственно разговорный стиль не является однородным. Очевидно, необходимо более подробное его исследование и выделение в его пределах отдельных речевых жанров.
Приведенные выше тексты могут служить примерами стилистического пародирования. При этом стилистически окрашенные элементы (знаки - признаки стиля) в одних случаях составляют суть анекдота, его кульминацию, "ключевую фразу" - в таких случаях уместно говорить о пародийной функции анекдота, направленной на стиль; в других случаях элементы стилистического пародирования включены в экспозицию и/или в завязку сюжета и служат средством описания ситуации - так проявляется пародичность формы анекдота.
Стилистически окрашенные элементы могут относиться к разным языковым уровням (синтаксическому, лексическому, морфологическому или фонетическому), а также находиться вне текста (например, интонация, жесты, мимика и т.п.) Они и станут теперь предметом нашего анализа.

4.2 Элементы стилистического пародирования

6

Помимо вышеназванных функциональных стилей объектами языкового пародирования могут быть также те или иные диалекты русского языка (например, еврейский, грузинский и т.п.), а также другие языки - как близкородственные (чаще всего пародируется украинский) , так и иностранные. Подобное языковое пародирование всегда тесно связано со стилистическим: обычно в таких анекдотах стилистическая окраска имеет функциональное значение.

4.2.1 Синтаксис

13

Синтаксическая организация большинства анекдотов соответствует разговорному стилю. Элементы этого уровня редко становятся предметом пародии, как, например, деепричастные и причастные обороты, в принципе не свойственные разговорной речи:

По черному, черному морю

Здесь причастный оборот входит в повторяющуюся устойчивую формулу "черный-черный еврейский пиратский корабль, плывущий по черному-черному морю", причем рассказчик старается повторять ее как можно чаще, нарочито растягивая рассказ. Такое намеренное напряжение эффекта ожидания сближает подобные анекдоты с "антистрашилками" (кстати, сами дети иногда называют страшилки "страшными анекдотами"). Наличие подобных сложных синтаксических конструкций свидетельствует о пародичности анекдота: в данном случае объектом пародирования является жанр страшилки.
Как отмечалось в I главе, пародирование стиля может обуславливать структурную организацию текстов - в частности, "пластиковых" анекдотов. Большинство анекдотов о Штирлице синаксически построены по правилам литературно-художественного стиля. В таких анекдотах преобладают предложения, осложненные причастными или деепричастными оборотами, косвенной речью (чаще всего в значении "подумал"), различными обстоятельствами. При этом содержание их, как правило, нелепо, абсурдно (см. № 66*).
Анекдоты могут пародировать синтаксические особенности разговорного стиля. Наиболее ярко такое пародирование проявляется в "абстрактных" анекдотах. Синтаксическая организация их - чисто разговорная: простые и неполные предложения, диалоги, лексические повторы, вопросы и восклицания и т.д. Однако содержание этих текстов алогично, абсурдно. По сути, эти анекдоты пародируют нашу повседневную обыденную речь и вполне соответствуют определению пародии, данному В.Я. Проппом (см. Введение):

Плывет корова по озеру

Корова на дерево лезет

Буквальное толкование синтаксических клише разговорного языка, включающих, например, неполные предложения, также пародийно: устойчивые выражения, оторванные от привычного подтекста, приобретают иное значение:

Чукча стоит на посту

Василь Иваныч, картошка - вся.

Наркуша анаши обкурился

Любер выходит из бара

Характерной пародической чертой многих анекдотов являются диалектные синтаксические конструкции, они могут становиться и предметом пародии, например:

Чем отличается русская кошка от армянской?

Пародирование разговорного синтаксиса в анекдотах заслуживает более тщательного анализа и может стать темой отдельного исследования.

4.2.2 Лексика

7

В анекдотах пародируются всевозможные стилистические языковые клише: научные ("операция", "масса" и т.п.), публицистические ( "рыночная экономика", "к вашим услугам" и т.п.), официально-деловая лексика ("группа товарищей", "гражданин" и т.п.)
Многие анекдоты обыгрывают полисемантичность стилистически нейтральных слов:

Штирлиц шел по улице. Вдруг Штирлиц поднял глаза...Это были глаза профессора Плейшнера.

Абрам, за тобой рубль

Ты, говорят, в комсомол вступил?

Слова и выражения, употребляемые в переносном значении ("вступить", "поднять глаза", "за тобой" и т.п.), анекдот помещает в такой контекст, в котором они понимаются буквально, в прямом смысле. На подобном обыгрывании фразеологизма основан, например, традиционный сюжет о мужике и черте:

Ехал мужик на лошадке

Анекдоты могут высмеивать употребление диалектной и иноязычной лексики:

На перекрестке к милиционеру подходит человек

Привели в деревню верблюда

См. также примеры №№ 67* - 70*), использующие диалектизмы и заимствования ("мабуть", "из чого", "тунза", "огненная вода", "сациви" и т.д.), вплоть до смешения русских и иноязычных слов с искажением синтаксиса (№ 71*).
Чаще всего диалектная лексика используется в речевых характеристиках персонажей. Обычно она контрастирует с нейтральным стилем повествования либо с другими стилистически окрашенными репликами, например:

Немцы заняли деревню

Характерное словечко "милок", например, является маркированным элементом речевой характеристики старушек:

Бабка в Москву приехала

Часто герои анекдотов не понимают и комически интерпретируют незнакомые слова (обычно это неологизмы и заимствования): например, "Спартак", "филателист" и т.п. (см. №№ 72* - 74*).
Использование слэнговой лексики, в частности, блатного жаргона, обычно контрастирует с тематикой анекдота: например, зэк общается с детьми или выступает в шоу-программе ( №№ 75* - 77*). Жаргонные выражения комично выглядят в речи и описании персонажей, далеких от "блатной" тематики: сказочного деда, Штирлица, Чебурашки, (№№ 78* - 80*).
Жаргонная лексика играет важную роль в анекдотах о хиппи, наркоманах и панках (или "пункерах"). Как известно, в таких социальных молодежных группировках складывается свой особый разговорный язык. Анекдот пародирует эту языковую систему, соотнося ее элементы с нейтральным разговорным стилем (№№ 81*, 82*,83*, 84*), с официально-деловым (№ 85*) или литературно-художественным (№ 86*). Такие анекдоты чаще рассказывают люди, имеющие какое-либо отношение к этим социальным группам.
Особую группу лексики составляют матерные слова и выражения. Как отмечает Б.А. Успенский, "табуированности матерщины и соотнесенных с нею слов нисколько не противоречит употребление такого рода выражений в рамках антиповедения, обуславливающего нарушение культурных запретов".
Склонность персонажа к такому проявлению антиповедения может быть прямо выражена в тексте анекдота, например: "Одна ворона страшно любила матом ругаться..."(№ 87*), либо выявляться в цикле сюжетов об одном персонаже: таков, например, поручик Ржевский (№ 88*, 89*).
Мат как не знакомая, не свойственная персонажам лексика входит в "ключевые фразы" анекдотов, придавая им особую комичность и выразительность (№№ 90*, 91*, 92*).
Матерные фразеологизмы в анекдотах получают новую трактовку, будучи истолкованы буквально (№№ , 93*, 93*, 95*, 96*).
Употребление матерной лексики далеко не всегда связано с соответствующей тематикой. Еще Ф.М. Достоевский писал, что "народ сквернословит зря, и часто не о том совсем говоря". Как показывает современный материал, это утверждение верно примерно для половины случаев .
В анекдотах широко используется и другая экспрессивная лексика: как сниженная (например, "косорыловка", "гадина", "битюг", "поганый", "выпендриваться", "набраться" и т.п.), так и возвышенная ("радость моя", "совершенно замечательный", "современнейший", "прекрасный" и т.п.), а также многочисленные междометия типа "Ах!", "Ой!", "Бум!", "Раз!", "Тра-та-та!" и т.п.

4.2.3 Морфология и словообразование

25

Как уже отмечалось, характерной чертой анекдота является употребление глаголов, описывающих действия персонажей, в настоящем времени. Использование их в форме прошедшего времени (за исключением экспозиции сюжета), как правило, свидетельствует о пародийности анекдота. Так, например, чаще всего в форме прошедшего времени описываются действия Штирлица, поручика Ржевского.
Некоторые анекдоты пародируют морфологические особенности других языков или соответствующих диалектов русского языка, например:

Прапорщик одной из частей, размещенных в Литве, выходит во двор

В Узбекистан приезжают деятели культуры

Сами по себе тюркские собирательные существительные или балтийские суффиксы ничуть не смешны. Они становятся комичными, будучи перенесены в русский язык, то есть в иную языковую систему.

Комическая суть анекдота может быть выражена омофонами:

Чукчу спрашивают

Едет крокодил Гена на велосипеде

Иногда персонажи создают ложную этимологию заимствованных и иноязычных терминов, ориентируясь на их звуковую форму (№№ 97*, 98*, 99*). Подобное толкование значения слова, по сути, пародично по отношению к истинному морфологическому анализу.

Как отмечалось в I главе, анекдот может пародировать омофонию. Всем известно, что некоторые слова могут звучать одинаково и при этом иметь разное значение и по-разному обозначаться на письме . Многие анекдоты обыгрывают подобные пары слов. Но встречаются и такие примеры:

Штирлиц и Борман бежали вприпрыжку. В "Припрыжке" давали свежее пиво.

Штирлиц выбежал из гестапо и посреди улицы сел враскорячку. Раскорячка зажужжала и поехала.

Штирлиц впопыхах застрелил Мюллера. Наутро в Попыхи приехал взвод карателей.

См. также пример №167 (стр. 19).

Образование от существительных соответствующих наречий не противоречит словообразовательным принципам русского языка, например: "на смерть" - "на смерть", "по утру" - "поутру" и т.п. В подобных случаях производное слово позволяет без особых затруднений обнаружить производящие слова. Наречия же типа "враскорячку", "впопыхах", "навзничь" и т.п. образованы от связанных производящих основ, то есть от корневых морфем, не употребляемых самостоятельно, а существующих только в составе других слов ("раскорячиться", "запыхаться", "возникнуть" и т.п.) Анекдот как бы испытывает словооброзовательную систему на прочность и заостряет внимание на таких ее "слабых местах".

4.2.4 Фонетика

2

Подражание акценту, характерному для представителей разных народов - одна из основных черт речевых характеристик таких персонажей. Рассказчики чаще воспроизводят акцент украинцев, кавказцев, евреев, а также немцев, японцев и китайцев (№№ 100* - 102*). При этом в анекдотах, например, об американцах, англичанах, французах, поляках или молдаванах (из числа рассматриваемых нами записей) подражания их произношению нет. Объяснить причины такого различия, очевидно, могло бы специальное исследование, включающее целенаправленное собирание материала.
Нам иногда приходилось слышать от исполнителей: "Вот хороший анекдот, его по-украински надо рассказывать - жалко, я так не умею..." - В некоторых случаях такие рассказчики предпочитают воздержаться от воспроизведения текста и ограничиться пересказом сюжета. Передразнивание акцента Ю.Н. Тынянов называл речевой пародией, указывая, в частности, на тургеневского Пигасова как на пример такого пародиста (как известно, Пигасов передразнивал украинский язык). Примечательно, что в числе как бы "ответных" анекдотов, в которых персонажи-украинцы смеются над русским языком, есть и сюжет именно на тургеневскую тему:

Хохол приехал в Москву в институт поступать

Такое пародирование языка или диалекта может быть сюжетно приурочено к конкретному лицу: так, например, пародируется акцент Кашпировского (№ 103*), диалектное оканье Горького (№ 104*).
Высмеивание диалектных особенностей произношения - традиционное фольклорное явление, оно было популярно издавна и отражено в многочисленных старинных присловьях и анекдотах.
В анекдоте может быть обыграна не только омофония (см. выше), но и приблизительное созвучие слов, соотнесенных с разными семантическими рядами, например:

Мужик перед деревом стоит

Лежит таракан на спинке

Могут пародироваться звуки, издаваемые животными (см. №№ 105*, 106*, 107*), а также звукоподражания типа "бум":

Ведет трезвый пьяного

Подобные явления можно назвать звуковым пародированием. К этому же типу относятся, в частности, и интонационные пародии: Ю.Н. Тынянов называл этот метод пародии "простейшим и сильнейшим".

4.2.5 Внетекстовые элементы

-1

Использование особой интонации и тембра голоса может быть одним из средств речевой характеристики персонажей. Так, например, рассказчики воспроизводят индивидуальные голосовые особенности Ленина, Сталина, Брежнева, Горбачева, Кашпировского - интонации этих людей действительно характерны и ярки. Особое внимание при этом уделяется речевым дефектам. Пародируются также интонации киногероев: Холмса и Ватсона, Наташи Ростовой и поручика Ржевского; в анекдотах про Штирлица, как правило, воспроизводятся интонации Ефима Копеляна, произносящего реплики за кадром (иногда рассказчик прямо говорит: "... И тут такой голос Копеляна за кадром...") Своеобразны интонационные характеристики таких персонажей, как грузин, еврей, чукча, англичанин, "голубой". Степень точности воспроизведения индивидуальных и национальных особенностей интонации во многом зависит от мастерства рассказчика.
Интонационное пародирование обязательно используется при рассказывании анекдотов о заиках. Существуют анекдоты, весь комизм которых состоит в интонационной окраске "ключевой фразы" (некоторые исполнители называют их анекдотами "новой волны" или панковскими). Письменная фиксация таких текстов затруднительна:

Два аксакала сидят

Ю.Н. Тынянов называл интонационную пародию также мелодической. Примером такого пародирования может служить анекдот (№ 108*), где персонаж, к которому обращаются с претензией, воспринимает лишь интонацию повторяющейся фразы и интерпретирует ее как мелодическую основу песенки.
Функция мимики и жестов рассказчика может быть вспомогательной: с их помощью исполнитель описывает ситуацию, характеризует героев. При этом могут воспроизводиться индивидуальные жесты (например, Горбачева) или усиленная жестикуляция, характерная для южных народов (грузин, французов и т.д.)
Некоторые анекдоты пародируют те или иные жесты мимические движения. Как известно, такие анекдоты нужно не столько рассказывать сколько показывать. Письменная фиксация их также затруднительна: достаточно вспомнить анекдоты о том, как четыре придурка задували свечку, или о двух обезьянах - одной вода в рот заливается, а другой - нет. Анекдоты с обыгрыванием мимики и жестов особенно популярны в детской среде.

4.3 Выводы

7

Исследование языка современных анекдотов позволяет обнаружить три типа языкового пародирования: пародирование стиля, пародирование языка и пародирование речи.
Использование стилистически окрашенных элементов в анекдотах, как правило, пародийно по отношению к определенным функциональным и жанровым стилям. Объектом стилистического пародирования обычно становится не конкретный единичный текст, а жанр, стиль в целом.
Анекдоты нарушают системность языковых единиц всех уровней - от синтаксического до фонетического. Акцент на слабых местах системы языка, обыгрывание условности языковых правил, тем не менее, подтверждает "от обратного" наличие этой системы и закономерность этих правил. Зачастую рассказывание таких анекдотов способствует усвоению языковых норм.
Пародирование индивидуальной речи персонажей - неотъемлемый элемент многих анекдотов, позволяющий сделать образ узнаваемым.
Мы выделяем три типа на основании различия объектов пародирования: стиль, язык и речь - это разные понятия, хотя, безусловно, тесно связанные и переплетающиеся. Так же тесно связаны и типы языкового пародирования, их невозможно строго разграничить. Так, например, пародирование речи узбека или еврея может быть сопряжено с пародированием соответствующего диалекта, то есть языковой системы.
Языковое пародирование проявляется на всех уровнях языка: синтаксическом, лексическом, морфологическом, фонетическом (существуют также анекдоты об орфографии - см., например, № 109*). В некоторых случаях анекдот касается какого-либо одного из этих уровней. Но в большинстве случаев пародируются несколько уровней одновременно: например, обыгрывание иноязычной и диалектной лексики сопряжено с фонетическим, интонационным, синтаксическим пародированием и т.д.
Какие же особенности отличают жанровый стиль анекдота? Во-первых, он в значительной степени зависит от индивидуальной манеры рассказчика, от ситуации, контекста исполнения. Во-вторых, анекдот отличается стилистической пестротой, динамичностью, использует всевозможные языковые выразительные средства, хотя в целом тяготеет к обыденной разговорной речи. Включение в анекдот стилистически однородного текста создает эффект напряженного ожидания нарушения этой однородности, неизбежного подвоха в кульминации сюжета.
Язык в анекдоте может быть как средством выражения пародической формы, так и объектом пародирования, когда на языковые явления направлена пародийная функция анекдота.

5. Заключение

11

Пародирование состоит в изъятии отдельных элементов-знаков из сложившейся системы (жанровой, сюжетной, образной, стилистической и т.п.) и их соотнесении с элементами иных систем, их замене, смешении.
Объектом такого пародирования в анекдотах, в широком смысле, является вся окружающая нас жизнь, ее реалии, ее многочисленные и разнообразные явления, ситуации, закономерности. Этот жанр живо откликается на появление новых сюжетов, образов, языковых явлений.
Анекдот пародирует конкретные сюжеты различных жанров фольклора, литературы, кино. Такой сюжет, отражаясь в анекдоте, наполняется новым, комическим содержанием и может структурно трансформироваться в соответствии с композиционными закономерностями анекдота. Объектами пародии становятся всевозможные стереотипы - в частности, образы - как обобщенные, так и конкретные лица и персонажи произведений, в первую очередь, кино и телевидения. Такие персонажи в анекдотах как бы начинают новую жизнь, приобретают новые свойства, со временем все более отдаляясь от реальных прототипов. Анекдот творчески трансформирует идейно-образные системы различных жанров, обращаясь к их лучшим образцам, наиболее ярким и самобытным: так, например, в персонажи анекдотов, как правило, попадают киногерои, сыгранные или озвученные прекрасными, талантливыми актерами.
Богат и разнообразен язык современного анекдота. Анекдот "играет" элементами всех уровней языковой системы, пародирует их функционирование в живой разговорной речи, в рамках различных функциональных стилей, в речи кокретных персонажей. Такой язык, наполненный знаками-отсылками к иным текстам, выразительными, экспрессивными средствами,- по сути своей образен и поэтичен. Как отмечал А.А. Потебня, "Поэтический образ дает нам... возможность замещать массу разнообразных мыслей относительно небольшими умственными величинами". Анекдоты обогащают современный разговорный язык, наполняют его образными словами и выражениями-паремиями. Такие языковые единицы могут рождаться непосредственно благодаря анекдотам и нести на себе отпечаток конкретного анекдотического сюжета - или заимствоваться из других произведений: во втором случае анекдот служит текстом-посредником между сюжетом (например, фильма) и образной языковой единицей - словом, поговоркой, пословицей и т.п.
Включаемые в анекдот элементы какого-либо произведения, жанра, стиля отсылают слушателя к объектам пародирования, заставляют узнавать их. С течением времени такое узнавание может становиться все более затруднительным: пародируемый объект "стирается" в нашем сознании, анекдот теряет свою актуальность, стареет. Поэтому в народной памяти дольше живут анекдоты не злободневные, а касающиеся вечных проблем, непреходящих ценностей. Анекдот очень мобилен, пластичен: устаревший сюжет может возродиться благодаря замене имени персонажа или перемещению комического акцента: от "отжившего свое" анекдота может остаться паремия, слово, жест-знак. Синхронный срез состояния этого жанра представляет собой свеобразное зеркало эпохи - кривое, но точное, живое. Утверждение: "Что-то мало стало анекдотов," - свидетельствует о переломном состоянии, смене эпох, когда одна устоявшаяся система ценностей, явлений, отношений утратила свою актуальность, а новая еще не сложилась, не вполне оформилась.
В такой период уместно вспомнить мысль А.А. Потебни о том, что басня (а также и анекдот, - О.П.) "есть средство познания, обобщения, нравоучения...". Анекдот, вбирая в себя элементы различных художественных систем, творчески переосмысливает их соотношение, нарочито смещает акценты, нарушает иерархию ценностей и способствует продлению живого бытования, актуальности этих элементов в рамках трансформированной системы фольклорных жанров.

7. Библиография

21

1) Аверинцев С.С. Бахтин и русское отношение к смеху. // От мифа к литературе. Сб-к в честь семидесятилетия Е.М. Мелетинского. - М., Росс. университет, 1993, с. 341 - 345.
2) Адлейба Д.Я. Неформульно-повествовательная стереотипия в волшебной сказке. // Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР. - М., Наука, 1980, с. 139 - 158.
3) Амроян И.Ф. Прием повтора как основа сюжетообразования в традиционных жанрах русского фольклора.
4) Алексеев М.П. К анекдотам об Иване Грозном у С. Коллинза. // Советский фольклор, № 2 - 3, 1936, с. 325 - 330.
5) Аникин В.П. Принципы жанрово-тематической классификации и архивной систематизации сказок. // Русский фольклор, вып. XXIII - Л., 1985, с. 181 - 188.
6) Бахтин М.М. Проблема речевых жанров. // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. - М., 1986, c. 428 - 472
7) Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа. // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. - М., 1986, с. 473 - 500
8) Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М., Худ. лит., 1990.
9) Белянин В.П., Бутенко И.А. Живая речь. Словарь разговорных выражений. - М., 1994
10) Блажес В.В. Современные устные юмористические рассказы в их связи с народной поэтической традицией. // Фольклор Урала. Современный фольклор промышленного региона. - Свердловск, изд. УГУ, 1989
11) Блажес В.В., Матвеев А.В. Современные устные юмористические рассказы и их связь с фольклорной традицией. // Фольклор народов РСФСР. Межвузовский научный сборник. - Изд. БГУ, Уфа, 1989
12) Бородин П.А. Абстрактный анекдот как явление современного фольклора. - Дипломная работа, каф. рус. устн. нар. тв-ва МГУ, 1992
13) Ван Дейк Т.А., Кинч В. Стратегии понимания связного текста. // Новое в зарубежной лингвистике, вып. 23 (Когнитивные аспекты языка). - М., Прогресс, 1988.
14) Ведерникова Н.М. Контаминация в русской народной волшеюной сказке. Автореферат канд. дисс. - Каф. рус. уст. нар. тв-ва МГУ, 1970.
15) Ведерникова Н.М. Мотив и сюжет в волшебной сказке. // Научные доклады высшей школы. Филол. науки № 2, 1970, с. 57 - 65ю
16) Веселовский А.Н. Историческая поэтика. - М., Высшая школа, 1989.
17) Веселовский А.Н. Сказки об Иване Грозном. // Древняя и новая Россия, кн. 4, 1876.
18) Виноградов В.В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. - М., Наука, 1990.
19) Восточнославянская сказка. Сравнительный указатель сюжетов. - Л., Наука, 1979
20) Гордлевский В. <Рецензия на: Сумцов Н.Ф. Разыскания... (см.)> // Этногр. обозрение, 1901, кн. 48, № 1,с. 179 - 183.
21) Даль В.И. Пословицы русского народа. - М., 1993
22) Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. - Репринтное издание 1903 - 1909 г. под ред. И.А. Бодуэна де Куртенэ, М., Прогресс, 1994.
23) Достоевский Ф.М. Дневник писателя. // Собр. соч. в 30 т.т., т.XXI - М., 1972 - 1990.
24) Евин И.А. Синергетика искусства. - М., 1993.
25) Зеленин Д.К. Великорусские сказки Пермской губернии. // Зап. РГО. Отд. этнографии. - П., 1914
26) Зунделович Я. Анекдот. // Литературная энциклопедия, т. 1, - М., ГИЗ, 1930.
27) Иванова Т.Г. Былички и "анекдоты" в Шенкурском районе Архангельской области. // Рус. ф-р, вып. XXIII - Л., 1985, с. 26 - 32.
28) Кербелите Б.П. Методика описания структур и смысла сказок и некоторые ее возможности. // Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР. - М., Наука, 1980, с. 48 - 100.
29) Кирпичников А. <Рецензия на: Сумцов Н.Ф. Разыскания... (см.)> // Записки имп. АН по ист. -фил. отделению, сер.8, т. 6, № 2, с. 151 - 174.
30) Костюхин Е.А. Литература и судьбы фольклора. // Живая старина, №2, 1994
31) Крук И.И. Восточнославянские сказки о животных. - Минск, 1989
32) Курганов Е. "У нас была и есть устная литература..." // Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века. - М., 1990, c. 3 - 8
33) Лихачев Д.С. Бунт "кромешного мира". //Семиотика и художественное творчество. - М., Наука, 1977
34) Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. - М., Наука, 1979.
35) Лихачев Д.С. Смеховой мир Древней Руси. // Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. - Л., 1984, с. 7 - 24
36) Маслова Е.М. К истории анекдотической литературы XVIII века. // Сб-к статей в честь академика Соболевсого. - Л., 1928, с. 272 - 276.
37) Мищенко Б. Кумуляция и ее поэтические функции в традиционных жанрах фольклора и современном городском анекдоте. - Диплом. работа, каф. рус. устн. нар. творч-ва МГУ, 1994
38) Мелетинский Е.М. Историческая поэтика новеллы. - М., Наука, 1990
39) Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. // РГГУ. Чтения по истории и теории культуры. Вып. 4. - М., 1994
40) Неклюдов С.Ю. О слове устном и книжном. // Живая старина, №2, 1994.
41) Никифоров А.И. К вопросу о морфологическом изучении народной сказки. // Сб. отд. рус. языка и словесности, т. 1, № 8 - Л., 1928, с. 173 - 177.
42) Нире Л. Единство и несходство теорий авангарда. // От мифа к литературе. - М., 1993, с. 321 - 333.
43) Новые анекдоты батюшки великого Суворова. - М., 1846.
44) Пельтцер П.А. Происхождение анекдотов в русской народной словесности. // Сб. Харьковского ист.-фил. об-ва, т.II, Харьков, 1899, с. 40 - 117.
45) Пермяков Г.Л. К вопросу о структуре паремиологического фонда. // Типологические исследования по фольклору. Сб-к статей памяти В.Я. Проппа. - М., 1975, с. 247 - 274.
46) Петр Семенов. Товарищ Разумной и Замысловатой или Собрание хороших слов, разумных замыслов, скорых ответов, учтивых насмешек и приятных приключений знатных мужей древнего и нынешнего веков. - Спб, 1764.
47) Петровский М. Анекдот. // Литературная энциклопедия. Словарь литературных терминов, т.1. - М., ГИЗ, 1925
48) Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка. // Потебня А.А. Теоретическая поэтика. - М., Высшая школа, 1990, с. 55 - 131
49) Пропп В.Я. Морфология сказки. - М., Наука, 1969
50) Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. - М., Искусство, 1976
51) Пропп В.Я. Фольклор и действительность. - М., 1976
52) Путилов Б.Н. Пародирование как тип эпической трансформации. // От мифа к литературе. Сборник в честь семидесятилетия Е.М.Мелетинского. - М., 1993, с. 101 - 117
53) Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. - CПб, Наука, 1994
54) Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка. - М., 1987
55) Русская литература в зеркале пародии: Антология. / Сост., вступ. статьи и комментарии О.Б.Кушлиной. - М., Высшая школа, 1993
56) Русская литературная жизнь в анекдотах и потешных преданиях XVIII-XIX веков. / Сост. и предисловие В.В. Прозорова и И.А.Книгина. - Саратов, 1993
57) Сахаров И.П. Сказания русского народа. - М., 1989.
58) Сборник анекдотов из жизни великих замечательных и остроумных людей. - М., 1896.
59) Сидельников В.М. Идейно - художественная специфика русского народного анекдота. // Труды УДН им. П. Лумумбы, 1964, т.IV, Вопр. литературоведения, вып. 1, с. 21 - 50.
60) Современный русский язык. / Под ред. В.А. Белошапковой. - М., 1989
61) Соколов Б.М. Русский фольклор. - М., Учпедгиз, 1941
62) Сумцов Н.Ф. Разыскания в области анекдотической литературы. Анекдоты о глупцах. // Сб. Харьковского ист.-фил. об-ва, т.II, - Харьков, 1899, с. 118 - 316.
63) Тынянов Ю.Н. О пародии. // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., Наука, 1977, с. 284 - 309
64) Успенский Б.А. Анти-поведение в культуре Древней Руси. // Успенский Б.А. Избр. труды. - М., Гнозис, 1994, т. 1, с. 320 -332
65) Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии. // Успенский Б.А. Избр. труды, т. 2, с. 53 - 128
66) Учебный материал по теории литературы. Жанры словесного текста. Анекдот. / Сост. А.Ф. Белоусов. - Таллинский пед. институт им. Э. Вильде, 1989.
67) Фрейденберг О.М. Происхождение пародии. // Русская литература в зеркале пародии: Антология. - М., 1993, с. 392 - 404
68) Цивьян Т.В. Об одном абсурдном / абсурдистском эксперименте. // От мифа к литературе. - М., 1993, с. 334 - 340.
69) Чистов К.В. Исполнитель фольклора и его текст. // От мифа к литературе. - М., 1993, с. 91 - 100
70) Это просто смешно! или Зеркало кривого королевства. / Анекдоты: системный анализ, синтез, классификация. Сост. и вступ. ст. - Л.А. Барский. - М., изд. АО "Х.Г.С.", 1994
71) Юдин Ю.И. Историческое и доисторическое в русских бытовых сказках о супругах. // Русский фольклор, вып. XX - Л., Наука, 1981, с. 22 - 34.
72) Юдин Ю.И. О группировке и издании сказок в своде русского фольклора. // Рус. ф-р, вып. XVII - Л., 1977, с. 45 - 58.
73) Юдин Ю.И. русская народная бытовая сказка и история. // Рус. ф-р, вып. XVI - Л., 1976, с. 152 - 172.

Порча языка и невроз пуризма

24

Владимир Иваницкий
Порча языка и невроз пуризма

В последнее время у нас и не только - вот и французы дискутируют по поводу англоязычных вывесок - в моде разговоры про засорение и порчу языка. Мол, не узнаем родной речи, сплошное засилье американской культуры: фастфуды, бургеры, лизинги и консалтинги. Даже Институт русского языка зашевелился, тот-другой серьезный политик голос подал: тема беспроигрышная... И никто не заметил, что подоплека всего этого - не столько любовь к родному языку, сколько возмущение и страх перед ним.

Раздражение обывателя можно понять: язык - самодержавный властитель и самодур. Вдруг делается всеяден, вдруг меняет норму произношения, мутирует - все это нас не спросясь. Язык становится то трусливо подл (зачистка), то вульгарен донельзя (замочить), - а сделать ничего нельзя. Тут бессилен даже гениальный писатель. Все мы рабы языка, в особенности те, кто имеет представление лишь об одном-единственном. Бессилие вкупе с ревностью и ущемленным инстинктом собственника (мы ошибочно считаем, что наш язык нам принадлежит) - психологические корни запретов, государственных законов о языке и прочее. Ко всему, люди склонны смешивать недовольство от появления в речи множества непривычных слов с раздражением по поводу заимствования вещей и понятий.

Оглавление:
Миф о чистоте породы и практика энтузиастов
Универсальный накопитель
Архаисты и новаторы
Такой-сякой, немазаный
Вытеснительно-восстановительные реакции
Безъязыкость и полуязычие

Журнал "Знание - Сила". Номер 9-10/1998.

Психолингвистика

105
Психолингвистика — дисциплина на стыке психологии и лингвистики. Иссследует взаимоотношение языка, мышления и сознания. Возникла в 1950-х гг.

История психолингвистики

У психолингвистики три основных теоретических источника. Первый — психологическое направление в языкознании. Языковеды прошлых веков писали о том, что язык — это деятельность духа и отражает культуру народа. При этом они отмечали, что язык содержит в себе не только физический, но и психический компонент и тем самым принадлежит индивидууму. Являясь условием общения и регулируя деятельность человека, язык ограничивает познание мира и делает невозможным полное понимание другого человека.
Второй источник психолингвистики — работы американских структуралистов, и, прежде всего, Н.Хомского, который полагал, что владение языком основано на способности производить правильные предложения.
Третьим источником психолингвистики являются работы психологов, занимавшихся вопросами языка и речи. В работах Л. С. Выготского организация процесса производства речи трактуется как последовательность фаз деятельности (мотивация — мысль — внутреннее слово — реализация). В концепции Л. В. Щербы постулируется наличие языкового материала (текстов), языковой системы (словарей и грамматики)[неоднозначная ссылка] и языковой деятельности (как говорения и понимания речи). Отечественная психолингвистика сформировалась прежде всего как теория речевой деятельности.

Разделы психолингвистики

Психолингвистика занимается
* описанием речевых сообщений на основе изучения механизмов порождения и восприятия речи,
* изучением функций речевой деятельности в обществе,
* исследованием связи между речевыми сообщениями и свойствами участников коммуникации (превращение намерений говорящего в сообщения, интерпретация их слушающим),
* анализом языкового развития в связи с развитием личности.

Онтогенез речи в рамках психолингвистики

26

«Говорящие животные»

Несмотря на многочисленные попытки обучения животных языку, животные оказались неспособными общаться на уровне более высоком, чем двухгодовалый ребенок. Среди самых известных «говорящих животных»: горилла Коко, шимпанзе-бонобо Канзи, шимпанзе Вики, шимпанзе Уошо, шимпанзе Чимпски, шимпанзе Лана, обезьяна Сара, дельфин Элвар, дельфины Феникс и Акекамаи.

Критический возраст

Дети, лишённые человеческого общения, могут адаптироваться к социуму даже в том случае, если они возвращаются в общество будучи старше 6 лет (но не позднее 12 лет).[источник не указан 54 дня]

Речевое развитие ребенка

Ребёнок без специального обучения со стороны взрослых осваивает язык к четырём годам. На доречевом этапе у него наблюдаются крик, гуление, лепет и модулированный лепет. Развитие фонематического слуха позволяет ребёнку усваивать фонемы. В полтора года у него появляются звукоподражательные слова, к двум годам — двусловные фразы и начинается освоение грамматики.[неоднозначная ссылка] К трём годам словарь ребёнка увеличивается многократно.

Ошибки при освоении языка

При освоении языка ребёнок делает множество ошибок, которые обусловлены тем, что он пытается применить ко всему говоримому наиболее общие правила. Возникает даже так называемый «промежуточный язык». Многие ошибки детей типичны, и зависят от их возраста и уровня языкового развития. Словотворчество детей отражает творческий характер усвоения языка и также подчиняется определённым закономерностям.

Синтаксис детской речи

Освоение синтаксиса начинается с однословных предложений, затем появляются двусоставные, где можно выделить «опорные» слова и слова «открытого класса».

Овладение значением слова

Овладение значением слова начинается с вычленения наглядного компонента (фоносемантического), затем слово становится для ребёнка более конкретным, и только по мере освоения предметного мира в общении со взрослыми ребёнок проникает в смысловую природу слова. Интериоризация значений слов происходит в общении и деятельности.

Усвоение второго языка

При усвоении второго языка человек сталкивается с трудностями, исследование которых важно само по себе и может быть полезным для изучения речевых и мыслительных процессов, пролить свет на процесс приобретения родного языка.

Изучение детской речи

В психолингвистике последних лет детская речь выделилась в отдельную отрасль: онтогенез речи (детская речь) или онтолингвистика, developmental psycholinguistics. По этой проблеме проводятся международные симпозиумы, пишутся специальные учебники.

Патопсихолингвистика

14
Патопсихолингвистика изучает патологические отклонения в формировании и протекании речевых процессов в условиях несформированности или распада личности. К речевой патологии относятся:
1) нарушения процессов, обусловленных действием высших психических функций (при психопатиях и акцентуациях);
2) речевые нарушения, вызванные локальными поражениями мозга (моторная и сенсорная афазия);
3) речевые нарушения, связанные с дисфункцией сенсорных систем (например, речь слепых, глухих и глухонемых);
4) нарушения, связанные с умственной отсталостью;
5) нарушения речи, связанные с затруднениями в реализации моторной программы (заикание, дисфония, брадилалия, тахилалия, дислалия, ринолалия, дизартрия).
Велики возможности психиатрической лингвистики как раздела патопсихолингвистики. Выявленные и описанные на материале нормы (художественные тексты) и патологии (реальная речь психических больных) словари акцентуированных личностей могут внести большой вклад в построение личностных тезаурусов. В отличие от общеязыкового тезауруса, тезаурус языка акцентуированной личности организован по правилам, определяемым искаженной картиной мира, существующей в сознании акцентуированной личности. На основании эмоционально-смысловой доминанты текста, можно говорить о картинах мира «светлых» (паранойяльных), «тёмных» (эпилептоидных), «печальных» (депрессивных), «весёлых» (маниакальных) и «красивых» (истероидных). При этом речь идёт не столько об индивидуальном сознании автора, сколько об общих закономерностях проявления акцентуированного сознания в языке и речи. В этой своей части психолингвистика близка психиатрическому литературоведению и патографии литературного творчества.

Понимание восприятия речи психолингвистикой

13
Восприятие речи — это процесс извлечения смысла, находящегося за внешней формой речевых высказываний. Обработка речевых сигналов проходит последовательно. Восприятие формы речи требует знания лингвистических закономерностей её построения. Восприятие письменной речи осуществляется скачкообразными (саккадическими) движениями глаз. Даже если слова несут ошибку, но напоминают слова, знакомые реципиенту, они воспринимаются как знакомые. Восприятие неосознаваемо как акт восприятия формы — это почти всегда переход сразу к семантике. Однако, в том случае, если значение слова конкурирует с его формой, возникает затруднение при чтении. Важную роль в восприятии слова играет его многозначность, при этом в процессе восприятия слово соотносится с другими словами того же семантического поля. При восприятии фраз реципиент может испытывать затруднение в том случае, если имеется неоднозначность в их толковании. Для реципиента не важно, в какой синтаксической форме предъявляется фраза. Воспринимая речь, человек соотносит сказанное с действительностью, со своими знаниями о ней, со своим опытом. Человек может восстанавливать пропущенные фрагменты, черпая информацию из своего сознания. В процессе восприятия человек активен, выдвигает гипотезы относительно дальнейшего содержания и осуществляет смысловые замены. Психолингвистика восприятия текста близка библиопсихологии, которую разрабатывал Н. А. Рубакин.

Проблема порождение речи в рамках психолингвистики

9
Процесс производства речи практически ненаблюдаем — и поэтому достаточно сложен для описания. Большое количество моделей построено на основании оговорок и пауз в речи. Трансформационно-генеративная грамматика Н. Хомского предполагает, что человек оперирует определенными правилами, позволяющими ему развернуть глубинную структуру в поверхностную. С психологической точки зрения процесс порождения речи заключается в том, что говорящий по определённым правилам переводит свой мыслительный (неречевой) замысел в речевые единицы конкретного языка. При этом человек оперирует не статистическими закономерностями языка, а смысловыми единицами, которые обусловливаются коммуникативным замыслом. Существующая у человека внутренняя речь предикативна, свёрнута и образна. Лишь выбор грамматической конструкции и подбор лексических единиц делают мысли человека доступными окружающим. Мысль совершается в слове (Л. С. Выготский). Речь тем самым представляет собой деятельность по вербализации образов сознания человека.

Психолингвистика: лекции по истории Сахарного

37
Психологический подход к языку очень четко обрисовался уже в исследованиях лингвистов второй половины XIX века, в так называемом психологическом языкознании (Г. Штейнталь, младограмматики во главе с Г. Паулем и др.)1, как мы бы сейчас сказали—в индивидуально-психогическом языкознании. Кризис младограмматического направления привел уже в начале XX в. к формированию негативного отношения к психологизму в языкознании вообще. Но традиции в ориентации на «фактор говорящего человека» в отечественной науке о языке, восходящие к И.А. Бодуэну де Куртенэ и Л.В. Щербе, по существу, никогда не прерывались, хотя их популярность вплоть до последних десятилетий была ограничена прежде всего рамками ленинградской фонологической школы.

Лекции II и III Сахарного по истории психолингвистике.

Прикрепленный файлРазмер
Н.В. Сахарный. Ассоцианистское направление в психолингвистике 50-х годов83 кб
Н.В. Сахарный. Трансформационистское направление в психолингвистике 60-х годов58 кб

Учебники по психолингвистике

16

Белянин В. П. Психолингвистика: Учебник. 5-е изд.- М.: Флинта, Московский психолого-социальный институт, 2008.- 232 с. ISBN 5-89349-371-0 (Флинта) ISBN 5-89502-421-1 (МПСИ) «Психолингвистика».
Горелов И. Н., Седов К. Ф. «Основы психолингвистики».— М., 1997.
Залевская А. А. «Введение в психолингвистику». — М.,1999.
Леонтьев А. А. «Основы психолингвистики». — М., 1997.
Основы теории речевой деятельности.— М., 1974.
Пищальникова В. А. «История и теория психолингвистики». Курс лекций. Ч. 1-2. — М., 2005—2007. (аннотация)

Сахарный Л. В. «Введение в психолингвистику».— Л., 1989.(глава из книги «Введение в психолингвистику»)

Сахарный Л. В. «Из истории психолингвистики». * Текст лекций «Введение в психолингвистику».— М., 1991. Ч.I, ч. II.
Ушакова Т. Н. «Психолингвистика». // Психология. Учебник для гуманитарных специальностей. — СПб., 2000.
Фрумкина Р. М. «Психолингвистика». М., 2001.
Цейтлин С.Н. Язык и ребёнок. Лингвистика детской речи. М.: Владос, 2000.- 240 с.
Шахнарович А. М. «Проблемы психолингвистики».— М., 1987.
Монографии
Белянин В. П. Основы психолингвистической диагностики: (Модели мира в литературе).. / В надзаг. Российская Академия Наук, Институт языкознания. Фонд Чтения имени Н. А. Рубакина. — М.:Тривола, 2000.- 248 с. ISBN 5-88415-036-9
Белянин В. П. Психологическое литературоведение. Текст как отражение внутренних миров автора и читателя. — М.: Генезис, 2006. — 320 с. ISBN 5-98563-071-4
Выготский Л. С. Мышление и речь. — М., 1996.
Жинкин Н. И. Речь как проводник информации.— М., 1982.
Сорокин Ю. А. Психолингвистические аспекты текста.- М., 1985.
Тарасов Е. Ф. Тенденции развития психолингвистики.— М., 1987.
Коллективные монографии
Теория речевой деятельности.- М., 1968.
Основы теории речевой деятельности.- М., 1974.
Пашковский В. Э., Пиотровская В. Р., Пиотровский Р. Г. Психиатрическая лингвистика. Издательство: Либроком, 2009. — 162 с.
Статьи
Блумфилд Л. Употребление языка. // Звегинцев В. А. История языкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях.— М., 1965. .— Ч. II
Секерина И. «Психолингвистика». // Фундаментальные проблемы современной американской лингвистики.— М., 1997, с.231-260.
Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. // Звегинцев В. А. История языкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях.— М., 1965. .— Ч. II
Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и эксперименте в языкознании.// Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность.— М., 1974.

Личности

Русские: Потебня А. А.,
Советские: Щерба Л. В., Жинкин Н. И., Выготский Л. С.
Российские: Леонтьев А. А., Шахнарович А. М., Сорокин Ю. А., Горелов И. Н., Сахарный Л. В., Фрумкина Р. М., Василевич А. П., Уфимцева Н. В., Тарасов Е. Ф., Залевская А. А., Белянин В. П., Пищальникова В. А. ссылка, Цейтлин С.Н..
Иностранные: Горошко О., Секерина И., Хомский Н., Стайнберг, Фромкин, Осгуд, Слобин, Грин Дж. и др.

Эксперимент в психолингвистике

16

Эксперименты занимают огромное место в современной психолингвистике. Это
* ассоциативный эксперимент, одним из побочных результатов применения которого явилось создание полиграфа,
* эксперимент по методике дополнения,
* шкалирование,
* метод семантического дифференциала,
* метод семантического интеграла, и ряд других.
* Отдельное место в психолингвистике занимают методы психосемантического анализа слов и текстов.

Прикладная психолингвистика

В своём прикладном аспекте психолингвистика может быть связана практически со всеми прикладными областями психологии: с педагогической и медицинской психологией, патопсихологией, нейропсихологией, психиатрией и коррекционной педагогикой (дефектологией), инженерной, космической и военной психологией, психологией труда, судебной и юридической психологией, наконец, с политической психологией и психологией массовой коммуникации, психологией рекламы и пропаганды. В сущности, именно эти прикладные дисциплины и возникающие перед ними задачи лингвистического характера служат в настоящее время стимулами к развитию психолингвистики как самостоятельной научной области.

Этнолингвистика

14
Относясь к духовной культуре, язык не может её не отражать и тем самым не может не влиять на понимание мира носителями языка. Согласно гипотезе лингвистической относительности Л. Уорфа и Э. Сепира, структура национального языка определяет структуру мышления и способ познания внешнего мира. В отечественной психолингвистике существует теория лакун, которая объясняет условия существования элементов национальной специфики лингвокультурной общности. Лакуны бывают языковые и этнографические. Восстанавливаются лакуны с помощью толкования, перевода и комментирования.
Элементом владения культурой считается знание её носителями прецедентных текстов, разных для каждой культуры (субкультуры) и своего времени.

Интеркультурные контакты

При интеркультурных контактах человек проходит ряд этапов (нулевая фаза, вживание в культуру, адаптация, этап равновесия, адаптация по возвращении). При общении с представителями другой культуры нередок культурный шок как состояние непринятия чуждой культуры. Нередко возникает также и лингвистический шок как состояние удивления при восприятии элементов другого языка, похожих на слова его родного языка.

Билингвизм

Владение двумя или более языками называется билингвизмом. По возрасту, в котором происходит усвоение второго языка, различают билингвизм ранний и поздний. Различают также билингвизм рецептивный (воспринимающий), репродуктивный (воспроизводящий) и продуктивный (производящий), последний из которых является целью изучения иностранного языка. Речь человека при переходе на другой язык не свободна от интерференции.
В речи иностранца неизбежны фонетические, графические, орфографические, морфологические, лексические и синтаксические ошибки. Ошибки бывают как коммуникативные, так и некоммуникативные.
Особую группу билингвов составляют люди, родной язык которых оказался ненужным в условиях эмиграции. Восстановление языка их родителей представляет сложную методическую задачу для преподавателей (см. статью Дети с русским языковым наследием)

Фольклор туристов

106
_dsc1163.jpg

Статья 1996 года. Кафедра фольклора филфака МГУ.
Туристы - это именно туристы. А не матрасники...

О.В. Пушкарёва
О специфике и многообразии фольклора туристов

Истинную картину современного состояния фольклорных традиций невозможно представить без изучения устного творчества горожан. Однако собирание его, особенно в больших городах, затруднено целым рядом обстоятельств. Поэтому особый интерес представляет исследование устных традиций первичных контактных групп.

Этому вопросу, в частности, были посвящены статьи К.Э. Шумова и Ю.А. Корабельниковой о демонологических рассказах альпинистов и спелеологов, где достаточно убедительно доказывается, что туристский фольклор типологически сходен с традиционным. Авторы приводят множество ярких примеров современного мифотворчества туристов.

Необходимо более глубокое и всестороннее исследование устных традиций туристских групп. Мы попытаемся представить туристский фольклор по возможности более широко и полно, в его жанровом многообразии, поскольку он включает в себя далеко не только мифологические рассказы и загадки, упомянутые пермскими учеными.

Материалом для данной работы послужили около 170 текстов, записанных автором в 80-90-х годах от туристов Москвы, Днепропетровска, Костромы, Ярославля и других городов. Нашими информантами были представители почти всех технических видов туризма - горного, водного, лыжного, спелеотуризма, а также дельтапланеристов и подводников-аквалангистов. Наиболее полные и интересные рассказы, как правило, удаётся записать либо от старых знакомых, либо в походной обстановке. При этом в отличие от пермских фольклористов нам представляется более существенным отмечать в паспорте записи не столько место, где она сделана, сколько возраст и туристский стаж исполнителя.

Существует своеобразное "поверье": если, вернувшись из своего первого похода, человек хочет обратно - значит, будет настоящим туристом. Такой "чайник" (новичок) со временем постепенно превращается или в "серьёзного туриста", или в "матрасника" (отдыхающего). Впрочем, он может сочетать в себе и то, и другое, а может и надолго остаться "чайником". Становясь туристом, человек попадает не только в новую социальную и ландшафтную среду, но и в особую коммуникативную систему. Она складывается благодаря периодическим контактам туристов как внутри групп, так и между группами, как правило, из разных городов: на маршрутах, на вокзалах и станциях, в туристских клубах и т.д. Важную роль в этом процессе играют слеты и фестивали КСП. Существование этой коммуникативной системы особенно ярко проявляется, когда бывалые, "жженые" туристы "учат жизни" новичков, а также в некоторых экстремальных ситуациях. Описанию и развитию системы служат многочисленные тексты - как сюжетные, так и краткие формулы-паремии, а также богатый и колоритный туристский слэнг. Обратимся же к рассмотрению преимущественно прозаических текстов.

Одни из них обозначают границу между привычным "цивилизованным" бытом и походной экзотикой:

- Что такое туризм?
- Это побольше взять, подальше унести и там съесть.

В походе обостряется профессиональная болезнь туриста - яма желудка.

Фирменный лесной напиток-чай "с дымком": засыпать в кипяток заварку и помешать головней, вынутой из костра.

Каждая соринка - пузу витаминка.

Микроб - тварь нежная, от грязи дохнет.

На земле все микробы давленые.

Моются только лентяи, которым чесаться лень.

Слой меньше сантиметра - это еще не грязь, а больше - сама отвалится.

Больше грязи - ширше морда.
(Чем ширше морда, тем теснее наши ряды).

Не этой грязи бояться надо, а о душе заботиться.

Категорию "жжёного" турист может приобрести, в частности, после того, как его одежда или обувь поджарится или сгорит возле костра.

Кроме шутливых напоминаний о чисто бытовой стороне, в ряде рассказов актуализируются, например, поведенческая и локальная оппозиции "турист / обычный человек", "населенка/ненаселенка" (т. е. местность):

Тренировочный выход лыжников в Подмосковье. Бегут по целине.Естественно, когда тропишь, идешь медленно, "крутишь карусельку": впереди идущий делает пятьдесят шагов, после чего шаг в сторону, и встает в хвост группы. Ну, и получается нормальная, хорошая лыжня. Вдруг сзади раздается вопль: "Лыжню! Лыжню!" А когда идет тяжелая тропёжка, там уже просто одуреваешь. Народ совершенно механически делает шаг в сторону с лыжни. Мужик на полной скорости пролетает мимо них и плюхается в целину".

Шли по Десне. К ночи впёрлись в город. Ну, что делать, пристаем к какому-то берегу. Оказалось, свалка при пионерском лагере - какие-то доски, матрасы... Погода ясная, без палаток спальники на ковры положили, пожевали чего-то, без костра. Все нормально, все хорошо. Посреди ночи - шаги. То ли сторож, толи бомж, видимо решил посмотреть, что это за новые тюки валяются. И фонариком - в лицо... Очень хороший шок: "Чего вы тут?"- "А живём мы здесь!"

Дельтапланщики рассказывали, как в Крыму на виноградник ходили под прикрытием: пока они виноград собирают, над ними парит мужик на дельтаплане на стрёме и смотрит, нет ли поблизости сторожей.

Иронически условное противопоставление различных видов туризма структурно и семантически очень походит на традиционные присловья и анекдоты о жителях разных местностей. Например, спелеологов в шутку зовут "спелеолухами", альпинистов - "альпиноидами", водников - "мокрозадыми". Горники говорят, что "водники жрут неумеренно, потому что у них ограничений по весу нету, и таскают с собой всякие деликатесы, вплоть до огурцов в банках. " - "Конечно, - соглашаются водники. - Горники даже черенки у ложек отпиливают, чтобы легче были. А байдарка, хоть и тяжеленная, но чем хороша: сначала ты ее немножко несешь, зато потом она тебя - долго. " Бывалые байдарочники на стоянке после прохождения порога демонстрируют новичкам знаменитые "позы водника номер один и номер два" для просушивания определенных частей тела над костром. Подобный юмор порой доходит до гротеска:

У идеального матроса-катамаранщика одна рука должна быть короче другой, чтобы удобнее было грести. Ноги должны отстегиваться, чтобы не затекали и чтобы удобнее было в упорах сидеть. По требованию завхоза - один желудок на группу. И мозги не нужны. Мозги должны быть только у руководителя.

Альпинистам и горникам при случае напоминают старую пословицу: "Умный в гору не пойдёт".

Рассказы о том, как горники в водный поход ходили, типологически сходны с традиционными анекдотами о глупцах:

Горная секция <турклуба> решила на воду сходить - отдохнуть, расслабиться. Речка, извините, равнинная-преравнинная, равниннее не бывает, с технической точки зрения ничего из себя не представляет. Приезжаем. Собираю байдарочку. Смотрю, народ ещё не собрался. Думаю, надо помочь господам горникам. Замечаю там шум, скрежет. Народ пилит деревяшки какие-то. Говорю: "Ребят, рем нужен?" - "Да у нас всё есть. - "Подхожу, смотрю. Народ натурально не деревяшки пилит, а пилит набор от эрзэтки... "Ребят, вы чего?" - "Да вот, мы, - говорит, - каркас собрали, шкуру рядом положили, а шкуру рядом положили, а шкура короче, чем каркас. Мы каркас укорачиваем... " Ну, понятно, не натянутая шкура действительно короче, чем каркас.
Как народ топор забыл. Я понимаю, ладно, никакого водного опыта у них нет - но зачем топор без чехла, просто так в байдарку кидать? А горник - может, камнем когда по башке двинуло, но все равно чего-то там должно остаться... Бросают топор в байдарку и обнаруживают его там только после киля, когда воду из байды выливают вот так <перевернув ее> и из нее вываливается топор, который застрял за поддувным бортом.

Такие истории, помимо прочего, выполняют одну из важных функций туристского фольклора - формулирование норм и законов походной жизни, от технических до этических и бытовых. Так же, например, поговорка "Турист - санитар леса", перефразирующая известное утверждение насчёт муравья, в шутливой форме напоминает об одном из жизненно необходимых занятий туриста - о сборе сухостоя и валежника для костра. О правилах пользования походным автоклавом можно напомнить в популярном жанре садистского стишка:

Группа брала перевал Гумачи.
Витя заклавливал в кане харчи.
Трудно манометр вынуть из глаза...
Крепче закручивай клапан, зараза!

Сюжеты, выполняющие эту функцию (её можно определить как нормативную), обычно описывают яркий, запоминающийся случай, демонстрируя важность соблюдения какого-либо правила.

Один инструктор водил детишек в горы. Было у него там любимое место и любимый прикол. Приводит группу на чудесную такую полянку, плато небольшое, ставит лагерь и всех выстраивает на линейку: "Вот, видите, красота какая. Ничего тут не портить, цветы не рвать, по нужде ходить во-он туда, к ущелью. Если вдруг кого застану-заставлю всё, что нагадил, съесть. "Все расходятся. Вечером они с помощником открывают банку кабачковой икры, вываливают под кустиком и прикрывают бумажкой. Наутро - снова общий сбор: "Так. Я вас вчера предупреждал? А это чьё? - И к этому парню, - Твоё?" "Да нет, да я, да что вы... "Мужик на глазах у всей группы подходит к этой кучке, <обмакивает в нее палец и пробует на вкус>: "Врешь. Твое... " Эффект стопроцентный: после этого полянка всегда оставалась девственно чистой.

Как девочку холодовуха прихватила. Холодовая усталость - это такое заболевание, не от самого холода, а чисто психологическое, с непривычки. Начинается тихий сдвиг, человек становится жутко раздражительным и так далее. В среднем это наступает где-то недели через две, у опытных лыжников - позже. В той или иной степени этой усталости подвержены все люди. Иногда она может наступить и на первые-вторые сутки, с совершенно фантастическими реакциями.
В одном из тренировочных выходов произошел такой случай. Сидим в палатке, печка раскалена, кто в чем - в футболочках, в купальниках, - чтобы снять напряжение... Девочка сидит-сидит, вдруг задумчиво объявляет, что ей жить больше не хочется, и со словами: "Пойду, утоплюсь, "- встает и идет к выходу. Усадили, успокоили. Через какое-то время она говорит: "Все правильно, я неправа, я поняла все... Можно, я выйду, я пи-пи хочу." И раздается радостный топот. Выскакиваю. Следы ведут в сторону речки... Дальше ситуация такая. Вечер. Какие-то лыжники возвращаются по берегу домой. И видят, как из-за речного поворота выбегает девушка в тренировочном костюме и бежит по льду (ни одной полыньи там нету). Следом за ней появляется мужик в одних трусах и несется ее догонять. Оба скрываются за другим поворотом реки. Через некоторое время они видят, как мужик направляется обратно, неся девицу на плече и периодически шлепая ее по попе. Девица дрыгает ногами и пытается вырваться... Вблизи - ни одного населенного пункта. На улице минус двадцать. Такая вот картинка.

Рассказы, напоминающие о моральных заповедях туризма, отличаются большей серьезностью, вплоть до трагизма. Как правило, это предания о погибших туристах и истории о мифологических персонажах. Среди персонажей туристской демонологии наиболее известны Чёрный Альпинист и Белый Спелеолог, вокруг которых сложились довольно обширные круги сюжетов. Многие из них представлены в публикациях К.Э. Шумова и Ю.А. Корабельниковой (см. выше). К ним можно добавить еще один "миф" о происхождении Белого:

Белого Спелеолога звали Альбест. Француз. Его мать звали Эвой. Пещера в Альпах, одна из мощнейших, довольно длинная. Мороз прикидывал, что наша Снежная все-таки длиннее. (Мороз - человек, который погиб при невыясненных обстоятельствах: его то ли смыло, то ли завалило лавиной в межсезонье. Его знали все). И вот четыре спелеолога пошли в эту пещеру. Дошли до сифона. Первый сифон был неглубоким, они прошли первый, потом второй. И был третий сифон. И вот Альбест нырнул в третий сифон, страшный, очень глубокий. А нырять в пещере - это поднимаешь муть со дна, ничего не видно и неизвестно, когда вынырнешь. И вот его коллега вытащил обрезанную верёвку. Народ перепуган. И они слиняли оттуда. Выхода они найти не могли. Мать Альбеста, Эва (нестарая ещё женщина лет сорока), зашла в эту пещеру и говорит; "Вы его бросили. Вы его должны найти." И вот она дошла до этого сифона, обернулась - и они увидели, что это не та красивая женщина, а страшная седая старуха, жуткая совершенно... Один не выбрался из этой пещеры. Другой погиб в том же году там же, в Альпах. Третий не был французом, его звали Людвиг, Людовик, швед. Я знаю человека, который его видел. Это было не так давно, году в 64-65-м. Людовик погиб у нас на Кавказе, на Шхельде - не в пещере, в горах. С тех пор появляется в пещерах Спелеолог в белоснежном комбинезоне. Кого-то выводит, кого-то нет, исключительно по моральным соображениям. Тех, кто потенциально может бросить, как бросили его, он их заводит.

У меня так было, причём не на Кавказе где-нибудь, а в гадких Никитских пещерах. Сидим. Пришёл чувак, не представившись, посвистел, поговорил, вот и всё. Откуда пришёл, туда и ушёл... Но после этого произошла целая цепь смертей.

А Эва - она двуликая. Кто ходит в пещеры, если он никого не бросает, всегда чувствует ответственность за другого - тому может явиться прекрасная такая женщина. Соответственно - наоборот. Предателям никакой веры нет. Она всегда просто появляется и ведёт. Но одних ведёт в одну сторону, а других - в другую. И оборачивается к ним одним из двух своих лиц.

Никитские пещеры - заброшенные каменоломни в Подмосковье, известные всем московским спелеологам. В атмосфере длительного эмоционального и физического напряжения, ощущения повышенной опасности рождается множество историй о сверхъестественных явлениях и необычных происшествиях, которые нередко связываются в сознании исполнителей с известными персонажами.

Река Бзыбь в Абхазии. Каньон - не слабее американского Великого. Чемпионат мира по скалолазанию. Мужик в чёрном комбинезоне участвует в личном зачёте. Стоят, как обычно, двое страхующих... А в скалолазании такое правило: опираться можно только на кончики пальцев и ступни. И вот этот мужик опирается на колено. Раздался свисток: нарушение, была другая точка опоры. Этот парень, нисколько не смутившись, встал и пошёл перпендикулярно отвесной скале. Это видели очень много людей. Странные вещи происходили в это же время на Шхельде (это где-то между 58-м и 72-м годом). У одного из чудаков на букву "м" упал рюкзак, ребята шли по карнизу, довольно высоко. (Со мной такое тоже было разок - неделю без жратвы сидели.) Вот полез он за рюкзаком. Ему прицепили страховочку, спустился... Через какое-то время он дёргает страховочный торс, его поднимают - он весь седой и слова сказать не может. Чего-то он там такое увидел. Полез второй туда: любопытство и, потом, не первый раз в горах - охота же всё познать... Обрыв верёвки. Верёвка как ножом срезана. И вот, вместо того, чтобы слинять с этого места, третий полез фотограф. Этот благополучно вернулся. Подняли его - говорить мог, но говорит; "Я чего-то не понял, что это такое было там. Надо проявить плёнки." Приехали. Всё нормально. Он дома плёнки проявляет. Ребята к нему ломятся, смотрят - он на крючке висит. И куча плёнок сожжённых в пепельнице лежит...
Возможно, я тут две истории в кучу свалил, но это всё - к вопросу о Чёрном Альпинисте.

Многие альпинисты и горники утверждают, что встреча со Снежным Человеком - явление довольно частое и обычно предвещает неприятности. Подобно носителям древних традиций, туристы населяют необжитое пространство чудесными и страшными существами, которые могут обладать определёнными относительно устойчивыми характеристиками: место обитания (горы, пещеры, реки и т. д.), определённые функции (помощь, наказание, предупреждение и т.д.), иногда внешность (зачастую сводимая к одному цвету, что сближает их с персонажами детских страшилок). Например, у водников бытует поверье о Полуночном Воднике:

И точно уже не вспомню, с чего именно всё началось - было несколько версий этой истории, но все они так или иначе связаны с темой любви и дурости. Короче, парень среди ночи сел в пустую байдарку и отчалил неизвестно куда. Больше его никто не видел. Но с тех пор, говорят, в самых разных, местах можно ночью услышать плеск вёсел - это плывёт Полуночный Водник. При этом ни в коем случае нельзя подходить к воде и даже смотреть в ту сторону. Надо бежать от воды подальше и быть особенно осторожным на следующий день.

Автору приходилось слышать также косвенные сведения о Голубом Воднике, который каким-то загадочным образом связан с речными "карманами" (это характерные неровности берега, представляющие повышенную опасность при сильном течении: туда может "затянуть").

Серьёзному пафосу таких рассказов противопоставлен комизм многочисленных пародий в жанровой форме анекдотов, бывальщин-"антибыличек", "антиповерий" и т. п.

На Кавказе как-то шли: по ущелью в обход идти долго, а поверху проходит высоковольтка поперёк, через ущелье. И я пошёл по ней, прямо по проводам. Высота довольно приличная... На следующий день на приюте рассказывали, как над ними Чёрный летал.

Альпинисты и горники считают своим долгом порассказывать и о Снежном Человеке....

Вот ребятки однажды решили прогуляться за один день по нескольким вершинам. Погода хорошая, выскочили из базового лагеря налегке: плавочки, кроссовочки, ледорубчик - и побежали. И вот одному приспичило. Он за камушек спрятался, сидит. А тут мимо проходила группа молодых, и в его сторону направляется. А он за камушком сидит, понимает, что деваться ему некуда. Выскакивает и говорит: "А-а-а!" И они убежали обратно. А на следующий день на приюте рассказывали, как Снежный Человек бросался камнями, кричал, чуть кого-то не сожрал.

В А...ском ущелье Медведь раз в два года ест заброски университетских туристов. Капитально, из отчёта в отчёт. Он нашу съел. Причём предупреждают: прячьте хорошо, а то Медведь съест. И прячут - на дереве, либо камнями заваливают. Всё равно ест. Приходим - всё раскопано, и куча фантиков от шоколадок.

Автору приходилось также слышать в разное время, по меньшей мере, две песни о Белом Спелеологе. В одной из них пелось о том, как под землю спустилась группа разгильдяев, и по мере того, как они нарушали элементарные правила спелеотуризма, Белый Спелеолог, идя следом, усугублял последствия их небрежности: забирал брошенные верёвки, выдёргивал слабо закрепленные крючья и т.п. (Горники, отправляясь по маршруту-петле, заранее "забрасывают" часть продуктов в ближайшую к его началу точку.) Другая песня (известно, что автор её - М. Волков) о том, как один мужик прикидывался Белым, как его поймали и долго били...

Дельтапланеристы рассказывают также о Чёрном Дельтаплане и Летающем Утюге. К мифологическим персонажам приурочиваются распространённые сюжеты современных анекдотов:

Когда в пещере начинают анекдоты травить, там такой хохот стоит! Через полчаса достаточно уже какой-нибудь гениальной фразы типа: "Ползет Наташа Ростова по штреку..." - и народ просто падает.

Альпинисты ночью спят. Вдруг один просыпается: у палатки "топ-топ, топ-топ", потом что-то мохнатое влезает в палатку, глаза светятся:
-Мужик, у тебя чернила есть?
-Нет.
Оно вылезает и обратно: "топ-топ, топ-топ"... Мужик вздохнул, перекрестился, лег. Только заснул - опять: "топ-топ, топ-топ". Опять Оно влезает, глаза в темноте горят. Ну, мужик думает, всё.
-Мужик, у тебя чернила есть?
-Нет...
-Ну, на, держи. Я принёс.

Собрались пещерные ведьмы, сидят. Одна:
-А к нам спелеологи пришли.
-Ну и что?
-А я к ним ходила.
-Ну и что?
-Меня, представляете - изнасиловали.
-Ну и что?
-А я опять пойду.

Так воспринимают ли туристы всю эту "нечисть" всерьёз? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя. Но следует отметить, что с возрастом многие из них становятся более суеверны и, в отличие от молодёжи, уже 27-30-летние информанты могут довольно четко сформулировать немало поверий:

Если встретишь Снежного Человека, то главное - никому ничего не рассказывать. Как известно, помянешь чёрта - он и появится.

Когда сидишь в лесу, лучше говорить о любви, о работе, о чём угодно. До тех пор к тебе не заявятся ни ведьмы, ни лешие, пока ты про них не вспомнишь. Только откроешь окошко в тот мир - на, получай, все пожалуют. К утру найдут твой даже не труп, а сумасшедшую тень, которая в панике мечется по всему лесу.

Когда Гарис водил детей в грот Вити Шагала, он всегда сначала спрашивал, нет ли среди них людей с инициалами "В.Ш." Таких он вести отказывался. Потому что совпадения уже были: люди с этими инициалами из грота не возвращаются.

Известны также поверья практического характера, более близкие к приметам. Например, дельтапланеристы в значительной степени зависимы от капризов погоды: для полётов необходим ветер определённой силы и направления. Приведём лишь несколько из многочисленных примет "дельтапланщиков":

Нельзя пить за погоду, это запрещенный тост.

Пятница, тринадцатое - нелётный день.

Если поднимается долгожданный ветер, нельзя бурно выражать радость по этому поводу - чтобы не спугнуть его.

Чтобы везло с погодой, надо в день приезда обязательно подняться на вершину горы и там выпить.

В день приезда и в день отъезда всегда есть погода.

Как показывает собирательская практика, многие из тех, кто считает себя серьёзными туристами, не столь легко и поверхностно рассуждают о сверхъестественных событиях. Одни из них предпочитают вообще не затрагивать подобных тем, особенно в беседах с малознакомыми людьми:

Я хожу уже 35 лет и ничего ни о какой нечисти не знаю... Да, травят байки и о Чёрном, и о Белом, кому больше говорить не о чем. Я их и не слушал никогда. Для меня главное - порядок, техника...

Другие относятся к "лесным" суевериям со своеобразным уважением:

Грот в Никитских пещерах назван так в память о погибшем там спелеологе. Существует предание о его гибели.

Старшее поколение всё-таки более суеверно, чем мы. Когда, залезая в агрегат, мы в шутку говорили: "Ну что, ребят, забираемся в братскую могилу" (а там ещё лавины пошли как раз), - жутко мужик перепугался: "Так нельзя, так нельзя".

Когда ходили ещё со старичками, сидим как-то ночью у костра, вдруг: "О, там кто-то гребёт". Они так внимательно прислушались (очень настороженно): "А, нет, просто померещилось" (с явным облегчением). Дальше последовал рассказ о Полуночном Воднике (см. выше).

Многие из наших информантов отмечают, что туристы старшего поколения ("шестидесятники") "знали больше интересного", "вообще как-то романтичнее были". Собственно туристскую устную традицию можно проследить, начиная примерно с 50-х годов. Однако в отдельных случаях можно утверждать, что некоторые её корни уходят значительно глубже. Туризм как массовое явление возник не на пустом месте: люди всегда путешествовали, тем более в нашей огромной стране. И иногда в рассказах современных туристов звучат отголоски довольно архаичных традиций. Так, однажды бывший горник вспоминал когда-то услышанное в походе присловье: "Чёрный Альпинист хватает последнего", - а к чему и почему так говорилось, вспомнить не мог. На это последовал ответ:

- Да потому же, что и раньше. В конце прошлого - начале этого века в деревне, когда девчонки незамужние ходили на речку купаться, они выходили из воды и скандировали: "Дедушка, дедушка, ухвати последушка!" И последняя девчонка, оставшаяся в воде, в панике бросалась к берегу... Это моя покойная бабушка рассказывала, из Рязанской области... Такиевещи иногда в памяти всплывают - просто так никогда не вспомнишь, без повода.

Ещё когда маленьким был, я от старого туриста слышал, где-то на турбазе, в лесу, что, когда идёшь по дороге, нельзя пить из того источника, что по левую руку. Вернее, пить-то, конечно, можно, только никогда не напьёшься, через несколько минут опять пить захочешь. Несколько лет подряд мы ходили в зимние походы в Поморье, Архангельская область. И как-то разговорился я с одним местным дедом деревенским. Он и спрашивает: "А чего вы, собственно, ходите-то, зачем тебя сюда понесло, в даль такую?" - "Да вот, - говорю, - иногда хочется себя как-то понять, в себе разобраться. Вот ходишь по таким просторам - что-то яснее становится, легче..." - "А, - говорит, - понятно. Это я знаю, с мужиками такое бывает. У нас такое тоже водится издавна. Это не то, что эти вот..." - А в тех краях летом по реке водники ходят. Причём выглядит это так: народ тащит, надрываясь, кучу тяжеленных рюкзаков и байдарок к верховьям реки, чтобы потом оттуда сплавиться. Так вот: "Это, - говорит, - всё ясно, это спортсмены. А вы - странники".

В последнем рассказе речь идёт, видимо, о традиции паломничества, распространённой на Русском Севере.

Значительно чаще встречаются примеры активного использования туристами современных фольклорных тенденций. Туристский фольклор интенсивно впитывает и своеобразно трансформирует их - как правило, в пародийной форме. Так, например, комично выглядит туристская атрибутика в сюжетах об известных персонажах современных анекдотов или, наоборот, анекдоты о неожиданных столкновениях туристов с обыденной реальностью:

Шерлок Холмс спрашивает у Ватсона: -
Ватсон, что вы видите над нами вверху?
- Ну, звёзды.
- И что вы можете предположить, применив дедуктивный метод?
- Ну, погода ясная, тёплая. К утру, наверное, похолодает. Что ж ещё?
- Я бы сказал больше: судя по всему, у нас спёрли палатку.

Подходит спелеолог к пещере. Заглянул туда:

-У-у-у (оттуда)
-У! (он опять туда)
Оттуда:
-У-у-у!
Он опять:
-У!
А оттуда - электричка.

Навстречу Борману шёл Штирлиц. "Исаев, "- подумал Борман. "Визбор", - подумал Штирлиц.

Такой широко распространённый принцип создания комического, как пародирование языка, стиля, также популярен в анекдотах туристской тематики:

Спелик в дырку спускается и тому, который наверху, кричит:
- Страхуй!
Тот молчит. Он опять:
- Эй, ты там, страхуй!
Тот опять молчит. Этот внизу снова ему:
- Да страхуй же!
Сверху:
- От страхуя слышу.

Идёт Западло по лесу. Смотрит, палатка стоит. Ну, он одну растяжку отвязал, другую отвязал, третью отвязал. Палатка стоит себе и стоит. Ну, он вообще всё поотвязывал - а стоит и стоит палатка. Ну, интересно стало. Заглядывает - а там Пофиг сидит.

Среди записанных нами пародий, как прозаических, так и песенных, несколько особняком стоит шуточная "молитва перед едой". Её с очень серьёзным видом произносят мужчины, стоя, держа перед собой поднятую ложку:

Господи, иже еси на небеси,
Мимо рта ложку не пронеси,
Помоги небритым,
Не совсем умытым,
Не нажить беды
Во время еды,
Чтобы мясо и сало
Во рту не застряло,
Чтобы пища любая,
Рыбная и овощная,
Пошла не во вред. Аминь!

В заключение сделаем несколько предварительных замечаний о богатейшем песенном пласте туристского фольклора. Его серьёзный анализ - чрезвычайно сложная задача, в первую очередь потому, что он слишком тесно переплетён с литературным творчеством, и почти невозможно разграничить такие понятия, как туристская и авторская песня. Круг этих песен очень разнообразен в жанровом отношении и тематически. В частности, довольно популярны стилизации под русские народные песни и пародии на них. Из огромного числа авторских песен лишь лучшие становятся достоянием широкого круга исполнителей и попадают в "золотой фонд", становясь традиционными, по крайней мере, для двух-трёх поколений туристов.

Собрались водники Земли, Марса и Юпитера на Венере. Сели у костерка, выпили, достали гитары: Ребята, а вы вот эту знаете? Нет. А вот эту? Нет. А вы вот эту знаете? Нет. Ну, ладно, давай "Перекаты "!
Заметим, что известную песню А. Городницкого "Перекаты" поют далеко не только водники, но и представители других видов туризма. В целом характер большинства туристских песен можно определить как лирико-эпический: сюжет и описание чувств, как правило, соседствуют в них и неразрывно переплетены.

В большей степени "свободны от авторства" многочисленные комические песни и пародии. Некоторые авторы и исполнители даже увлекаются коллекционированием пародий на свои песни.

Интересно также отметить использование частушечного, куплетного принципа в туристской песне:

Если уши посинели на морозе,
Ты внимания на то не обращай:
Через несколько минут
Уши сами отпадут.
Никогда и нигде не унывай.

Если глубоко в пещере ты застрял,
Ты внимания на то не обращай:
Через несколько минут
Или лет тебя найдут.
Никогда и нигде не унывай.

Если с ката на пороге ты упал,
Ты внимания на то не обращай:
Через несколько минут
Труп спасатели найдут.
Никогда и нигде не унывай.

Существуют и другие подобные куплеты, но наиболее ранний из них исполнители относят к послевоенным годам:

Если выгнали тебя из института,
Ты внимания на то не обращай:
Как рабочий, будешь жрать,
"Р-4 " получать.
Никогда и нигде не унывай.

Информант пояснил, что "Р-4" - это карточка рабочего на получение 400 г хлеба. Связь туристских традиций со студенческими очевидна не только в данном случае. В общем же такая "древняя", по туристским меркам, песня - явление довольно редкое. Даже краткий обзор устного творчества туристов позволяет оценить его как обширный и сложный комплекс традиций и тенденций, типологически и генетически связанный с городским фольклором, а также с литературным процессом и с деятельностью средств массовой информации. Отдельные случаи позволяют проследить его преемственность с более давними традициями. Туристский фольклор разнообразен в жанровом отношении: он включает в себя песни, предания, поверья, былички, бывальщины, анекдоты, присловья, приметы, пословицы, поговорки, стихи и т. д. Эти тексты выполняют как эстетические, так и мнемонические, нормативные функции, в некоторых из них присутствует элемент ритуальности.

Для серьёзного и глубокого изучения этого пласта современного фольклора необходимо, в первую очередь, его дальнейшее собирание, которое интересно и полезно не только в научном плане.